Тамбовский вестник. – 1909, № 50. стр. 3.
ПАСХАЛЬНАЯ НОЧЬ.
Д. П.
Гудят, звонят колокола,
В руках — сияющие свечи...
Добрее взгляд, приветней речи...
Как будто меньше в мире зла!
Гудят, звонят колокола,
К нам ночь пасхальная сошла!
Нет ни начала, ни конца
Немым пространствам мирозданья.
Песчинкой Божьего созданья
Земля плывет у ног Творца.
Земля плывет среди миров,
Под перезвон колоколов.
Е. Каховский.
От редакции
— Христос Воскресе! — дорогие читатели.
Мы обращаемся к вам сегодня с этим приветствием, которое повторяет Вся Россия, все
христианство...
Но мы хотели бы, в тоже время, вложить в него более глубокий смысл, чем то делается обыкновенно.
Мы хотели бы, чтобы наше «Христос Воскресе!» не звучало шаблонно и общепринято, а разбудило тонкие, нежные струны вашей души. «Духа жива не угашайте в себе» — говорится в священном писании и мы хотели бы, чтоб наше приветствие указало вам на всю красоту и радость жизни.
— Христос Воскресе!.. Какой глубокий смысл в этих словах!..
Это не официально, — церковное торжество.
Это праздник не аскетизма и бичевания…
Нет, это праздник жизни и полного торжества жизни.
Это весеннее возрождение жизни.
Это новая, молодая жизнь, что приходит на смену всему старому, всему отжившему.
Будем же молоды, как весеннее солнце, будем же радостны, как весна ...
Бросим все старое, все отжившее и кошмарное, и будем жить по новому, по весеннему.
Будем так же любить человека, как весна любит цветы...
Отрекаясь от всякой пошлости, жестокости и эгоизма, вступая в новую, светлую жизнь, скажем друг другу: Христос Воскресе!..
Миниатюры
Я любил тебя в безумной жгучей страсти.
Я любил тебя с горящими глазами, с полуоткрытыми алыми губами и протянутыми белыми руками, которые как две белые, гибкие змеи, обвивали мою гибнувшую голову.
Твои волосы рассыпались, словно волны ласкали они своими длинными прядями твою белую, гибкую спину.
Я любил тебя гордой, холодной, проходящей мимо охваченной восторгом толпы, глаза были холодно серы, а складки твоего шелкового платья ложились прямыми, холодными
линиями.
Я любил тебя трепещущей от негодования.
Все лицо твое пылало и тонкие ноздри вздрагивали, и в глазах были искры и гнев.
Я любил тебя спокойной, бесстрастной, с глазами устремленными в даль, которая не влекла тебя.
Я любил тебя рыдающей — все лицо твое искажено было мукой, заломив руки, ты лежала, шепча горькие, обидные слова.
Я любил тебя смеющейся, словно брильянтовым блеском наполнялась наша комната и долго, долго еще слышались серебристые дразнящие звуки.
Я любил тебя торжествующей, яркой.
Я любил тебя бледной, усталой и больной.
Я любил тебя... Но никогда в глазах твоих, больших и прекрасных, я не видал тихой слезы, а на устах твоих улыбки счастья и....
— Мне грустно...
Камилла Пален.
Весенние мотивы.
Солнце вешнее сияет,
Пробудились мы «от сна»...
Каждый «что-то» ожидает …
Видно к нам идет «весна»!
Вскрылись реки и озера,
Травка новая блестит,
Все ласкает наши взоры
И надеждой нас дарит.
Но природой нас не сманишь.
Мы, российские сыны,
Всюду, где теперь ни взглянешь,
Ждем «иной» для всех весны!
---
«Подожди меня немного,
Я бегу к тебе, бегу,
Вскрою мертвую дорогу,
Шаль раскину на снегу.
Улыбнусь тепло и кротко
Я седой твоей чалме,» —
Говорит весна — красотка
Бюрократии — зиме:
«Я теперь — твоя соседка,
Я — тебя целую вновь,
Что ж ты лоб наморщил, дедка,
И седую хмуришь бровь!..»
Но «зима» еще не хочет
Уступить свои права,
А «весна» над ней хохочет –
И нарядна, и жива!...
Ст.
Воскресение.
(Посвящ. памяти матери и няни).
Д. П.
Проснулась тишь, разбуженная
звоном,
Вспугнули ночь огни и голоса,—
И кажется, что сами небеса
Откликнулись пасхальным перезвоном
На гимн ликующей земли.
И стихла скорбь. И призраки ушли,
Терзавшие мучительным сомненьем
Пытливый дух, — и светлым приведеньем
Мелькнули в памяти младенческие дни...
Их благодатные огни
Проникли вглубь души,— мрак бездны озарили,
И душу мертвую для жизни воскресили.
Святая ночь! Возможна ли печаль,
Когда душа почуяла спасенье,
Воочию узрела воскресенье,
Отринув ветхую скрижаль,
Восприняла святое откровенье,
Коснулась риз целительных Христа,—
Когда всей полноты блаженного прозренья
Бессильны выразить уста!
Несется звон... Но не ему я внемлю, —
Мне слышатся иные голоса:
То — свой привет пасхальный шлют на землю
И Пасху празднуют с землею небеса!
А. Круглов.
«Корреспондент».
С тех пор, как Вечный Судия
Мне дал перо корреспондента,
Покой души утратил я
И сна лишен с того момента.
Игру любителей ценя,
Об ней писал я заключенья,
Но есть любители в меня
Бросали бешено каменья.
Посыпал пеплом я главу
И стал писать о нравах клуба,
К порядкам членов я зову...
Но замолчать просили грубо...
Завет писателей храня,
Я все пишу, не унывая —
Наборщик знает лишь меня,
Статьи в газету набирая...
Когда же, истощив свой яд,
Я выйду погулять немного,
То старцы детям говорят
Нравоучительно и строго:
«Смотрите: вот пример для вас!
Руководить хотел он нами;
Глупец! Хотел исправить нас
И поплатился сам боками»;
«Смотрите ж, дети, на него —
Костюм на нем изорван в ленты!
Как презираем все его»!..
— Покайтесь, все корреспонденты
(Из старого сборника).
Из серии маленьких этюдов.
ГРОЗА
Темно-синяя туча распласталась по вечернему небу, как огромная сказочная птица, утонувшая в причудливых переливах воздушных красок.
Опускавшееся к извилистой линии леса помутневшее солнце бросало на него и на землю желтые потоки света и от этого казалось, что все погружалось в медленно струившиеся речные волны, поднимавшие с песчаного дна оранжевую муть...
Только вверху, в самой глубине зловещей тучи, разметавшей свою волокнистую гриву, одиноко дрожал цветным пятнышком веселый клочок радуги и своей беззаботной улыбкой лишь усугублял необычную жуткость общего колорита…
Босоногий Васька, задумчивый и впечатлительный ребенок, на миг оторвался от своих ярких фантазий и увлёкся созерцанием бархатистой бабочки, медленно качавшейся на махровой чашечке цветка. Зеленый и гибкий стебелек, склонившийся под тяжестью пестрой гостьи, смотрел в блестящую поверхность ручья, словно любуясь грациозными очертаниями своего отражения. Среди серебристых излучин и рябивших на дне разноцветных галек оно трепетало зыбистой дрожью, плавно уклоняясь от мягких и прохладных объятий воркующих струек...
— Как славно!... шептал Васька, увлекшись красивым видением, и его воображение уже нарисовало ему кристальную галерею подводных дворцов, населенных сказочными существами...
В маленькое робкое сердце дружно хлынула теплым потоком радость жизни, запульсировала сильными толчками подымающаяся энергия и ребенок, весело подпрыгнув на одной ноге, беспричинно и звонко вскрикнул...
Испуганная бабочка распустила сложенные крылышки и, мелькнув яркими красками, понеслась вперед волнующимися скачками... За нею следом потянулся детский взор, где вспыхивали изумрудные огоньки удовольствия и робко обнимающего счастья... Он долго следил за изломанным полетом, пока последний не стерся в синих переливах опускающейся тучи, а потом перенесся на белоснежное пятнышко, необыкновенно свежо трепетавшее в бархатистой глубине неба.
— Голубь мельника!.. Ишь как высоко забрался!.. с удивлением подумал Васька, внимательно следя за головокружительным полетом птицы, взвивавшейся серебристым кубарем среди крепчавших порывов ветра...
А кругом уже шумно колебалась золотистая рожь и дружно начали лепетать белоствольные березы, распушившие свою зеленую шапку серыми завитушками на красновато глинистой круче. И тут чуткий слух мальчика уловил сердитое погромыхивание, родившееся где-то вдали, дышавшее медленно надвигающимся гневом...
Васька испуганно вздрогнул... Сердце неприятно сжалось в тоскующий комок... Из него испарилась яркая радость, и повеяло мрачным ужасом, неизвестно откуда ползущим на притаившуюся в страхе землю.
— Ребенку вспомнился ветхозаветный пророк, несущийся на колеснице среди пламени и вихря, поражающий грешников... В лихорадочно-заработавшей фантазии заклубились грозные образы, каравшие нечестивцев погрязших к себялюбивых удовольствиях мира... Он с необычной живостью представил себе сотни детей, погибших только из-за глупой ребяческой насмешки над недостатками праведного человека... И вмиг он припомнил собственные недочеты, собственные шалости, сопровождавшие каждый шаг повседневной жизни, и почувствовал себя крошечным, несчастным и беспомощным зверьком...
Мальчик не выдержал, и повернувшись к дому, темневшему на пригорке, ударился в испуганное бегство...
Босые пятки взлетали среди больно хлещущихся колосьев ржи, покорно склонявшей свои тучные головки под налетом ветра... Розовая рубашка раздувалась пузырем, обнажая худенькое тело, изнемогавшее от напряжения... По сторонам порхали еще соблазнительным хороводом сизокрылые стрекозы, высоко выпрыгивали тонконогие кузнечики, падала звонкой трелью песня жаворонка, но все это Ваське казалось, теперь нелепым диссонансом и он бежал, и бежал...
Басисто раскатившийся гром и синевато-ослепительный взмах молнии уже нарисовали ему в волнах облаков пряди разметанной бороды и страшные очертания могучей фигуры... Вот, вот она оторвется от клубящихся форм неба, взмахнет снопьями золотистых стрел и поскачут вдогонку за грешником бурно пламенные кони с красными, огненными гривами…
Грозный небесный голос неожиданно рявкнул, оглушительно щелкнул, как орудийный выстрел и рассеял вокруг сомкнувшийся ужас...
— Ай-яй-яй!.. отчаянно взвизгнула где-то очумевшая от испуга собачонка, но налетевшая буря поглотила ее, захлопала дверями построек и заворчала среди верхушек деревьев, завертевшись в отчаянной пляске...
Полузадохшийся Васька добрался наконец до полутемной спальни и зарылся с головой в одеяла и подушки... Он лежал там, дрожа конвульсивным трепетом, стараясь не слышать разгневанных голосов стихии, но они, как на зло, отчетливо лезли в напряженно-обострившийся слух... Молния синими вспышками поминутно тревожила притаившуюся среди жутких теней комнату и, казалось, что кто-то заглядывал пламенными глазами, повсюду разыскивая маленького грешника... Стены тряслись и гудели, по крыше шумели дробным рокотом крупные капли дождя, а за хрупкими стеклами окон безумно хлестались ветки и, словно, хотели ворваться во внутренность дома со всем своим бурным и страшным разгулом...
— Ой, страсти Господни!.. вздохнула вошедшая мать и, благочестиво крестясь, стала зажигать лампадки перед темными и суровыми ликами святых.
— Мамочка!.. Ма-а-ма! забился в хлынувших рыданиях мальчик, протягивая к ней свои белые и тонкие руки.
— Что с тобой, голубчик?.. тревожно откликнулась женщина, садись на край постели.
— Ой, убьет, мамочка!.. Ой, убьет!..
— Да кто тебя убьет?..
— Ой, убьет!.. За грехи мамочка, убьет!..
— Успокойся, мой мальчик!.. Он карает только непослушных детей!..
— А я, мама, и есть непослушный!.. Ты давеча не велела мне ходить на речку, а я ушел... О-о-о!..
И мальчик снова забился в рыданиях, спрятав свое мокрое, искаженное судорогами лицо, в подол матери.
Женщина с ласковой медлительностью гладила русую головку, трепетавшую под ее пальцами, и вопрошала себя с испуганной скорбью:
— Что сталось с моим тихим и кротким мальчиком?.. Уж не обошел ли его своими лукавыми чарами злой искуситель, чтоб, иссушив тело, бросить его неокрепшую душу в омут колебаний, страхов и сомнений.
И она, взяв книгу в старинном кожаном переплете с медными узорчатыми застежками развернула пахнущие особым ароматом древности страницы и стала громко читать…
А мальчик, обессилев от слез и широко открыв свои потемневшие от ужаса глаза, лежал мертвенно-неподвижный, как убитая суровым дыханием осени тонкая былинка…
В. В. Лучицкий.