Газета "Борисоглебское эхо" № 11 от 25.12.1914. Стр. 3
Газета "Борисоглебское эхо" № 11 от 25.12.1914. Стр. 3
ИДЕЯ
(Святочная сказка)
(продолжение, начало на стр. 2)
... причем были кроткие и добрые. Одежда её была соткана из белого легкого газа, а просвечивающиеся кровавые полосы тела казались яркими лентами, в живописном беспорядке впутанными в газ. Луна озаряла это прекрасное лицо. Она взглянула на утес и отшатнулась: ей показалось, что вот-вот оторвется громадная глыба гранита и задавит ее... отошла подальше к воде и стала прислушиваться. При тихой погоде начался прибой. Вскоре показались рыбы, ракушки, водоросли, словом, все обитатели. Все это важно и спокойно подступало к незнакомке, точно боясь нарушить тишину этой торжественной ночи. Приблизившись к ней они начали спрашивать: «кто она такая, откуда и как попала сюда».
– «История моя очень длинная, – хотите слушать?»
Все изъявили согласие, а утес только злобно тряхнул головою.
– «Родилась я много-много веков назад, когда, может быть, не было ни этого моря, ни утеса, ни многих других земель и морей. С рождением мне было дано свойство проникать всюду, куда хочу. Я... но вы не знаете, как меня зовут... Я –Идея. Я носилась везде. Некоторые принимали меня с распростертыми объятиями, влюблялись в меня, готовы были идти за меня в огонь и воду, гибли на эшафотах и кострах –ничто их не страшило! Я не погибала даже се смертью каждого из них: я была бессмертна.
Бывала я и в мрачных подземельях и в блестящих залах, в снежных и песчаных пустынях – всюду бывала. Все, полюбившие, понявшие меня, жили между собою, как братья. Не отказывались они от меня и пред последним взглядом на Божий мир, потому что я вошла в плоть и кровь, в каждый их нерв.
Так проходили века за веками. Одни любили, а другие ненавидели меня, стараясь погубить во чтобы то ни стало. Сколько раз я была поругана, обесчещена, втоптана в грязь – вспомнить страшно! Сколько я была истязаема – докажут кровавые рубцы на моем нежном теле.
Не довольствуясь этим, враги мои в одном месте, не помню где решили совсем покончить со мной Схватили, сдавили мне горло, и полуживую бросили в глубокую, глубокую яму, а сами стали плясать свой дикий воинственный танец. Но я же вам говорила, что я бессмертна, что совсем убить меня нельзя.
Долго ли я лежала, сколько прошло лет, а может веков – не знаю. Только вчера моим палачам захотелось посмотреть на меня. Разрыли могилу. Я лежала, как в летаргическом сне, без видимых признаков жизни, лежала вот в этом самом наряде, с невинною кровью на нем. Толкнули и стали смеяться.
– «Не погубить Идею? – глупости! Хотя и трудно, но ведь возможно.
– «Других увлекала говорила, что бессмертна, а вот лежит же теперь», – издевались они, как палачи над распятым Христом.
– «Воскресай же»!..
Ко мне стал мало-по-малу проникать свежий воздух, а мне это только и нужно. Я слышала весь их разговор, их злобный смех и проклятья, я жила, я чувствовала, но без чистого воздуха я не могла подняться и улететь. Воздух наполнил мои легкие, освежил мою кровь и я с глубоким вздохом, на глазах изумленных врагов, унеслась в пространство. Все это было мгновеньем. Они не успели опомниться – а я на свободе. Наполнила воздух своим веянием, проникла в сердца людей, в сердца готовые воспринять меня, пронеслась с быстротой молнии с одной земли в другую, – и вот явилась к вам что хотите делайте со мною: бейте, гоните, топчите или любите».
Что было с обитателями моря – не поддается и описанию!
Все они полюбили Идею, как родную, обещались жить в мире и согласии, как в ту ненастную ночь.
Гнев же утеса был, прямо, ужасен.
Колыхнулась громада гранита, с шумом и треском рухнулась в бездну пучину и скрылась навеки.
... А волны катились одна за другой, сверкая и ценясь: они несли Идею к берегу с громкими чудными песнями.
Декабрь 1914. Н. Божко.
С. Костино-Отделец.
В ЛАЗАРЕТЕ
– –
Вчера ходил я в лазарет,
Беседовал с солдатами.
«От раны и помину нет,
Балуюсь здесь с ребятами».
«А где был ранен?» «У озер
Мазурских шло сражение,
Важнецки немец дал отпор,
Не шел на отступление,
Его сдавили мы кольцом,
А он все отбивается.
В грязь не ударили лицом:
Дрались, как полагается.
Вдруг, будто кто толкнул в плечо,
Рукав весь кровью залило,
И таково-то горячо,
Вот, словно бы ужалило.
Шагнул разок, да и упал,
Кругом все зашаталось.
Не помою, кто и подобрал,
И что со мною сталось...
Как пустят – на войну опять:
Везде сраженья и жаркие,
Авось не буду получать
Немецкие подарки я».
О немцах стали говорить,
И парень отзывается:
«Нельзя и немцев не хвалить:
Он тоже, ведь, старается».
Сквозь мудрость понимания,
И сколько детской доброты
Моя Россия! Это ты
В спокойствии страдания.
Пусть на полях твой колос тощ,
Бедны твои селения.
Вот в чем таинственная мощь
Грядущего спасения.
П. С.
Рождественский гость
– –
Бой, начавшийся дня за три до праздника, разгорался медленно, но упорно, становясь все ожесточеннее.
Дни сменялись ночью, даже неделями.
Перерывы отдыха и сна были так коротки и беспорядочны, что терялось правильное представление о времени.
Слух привык к грозному уханью орудий, отвратительному вою шрапнелей и предательскому пению ружейных пуль.
Тело, становилось каким-то одеревенелым нечувствительным к холоду, голоду и усталости.
Рядового Семена Завирайку ранили в сочельник. Ударило в плечо осколком шрапнели и рана по мнению самого Завирайки была пустяшная, но в виду того, что владеть винтовкой он не был больше в состоянии, а кровь бойко шла смачивая под тулупом рубаху и одежду, солдат решил идти на перевязку.
– Все одно таперича без ружья, как зайца, подстрелят, опять же овчину вовсе кровью попорчу, – рассуждал он, – одно беда не знаю доподлинно, где пункт приходится.
– Братцы, а братцы, не знает ли кто, где пункт-от, – спросил он, оглядываясь по сторонам.
Но раненые или слабо стонали, или копошились стараясь укрыться от огня, и принять положение, в котором боль была бы менее чувствительна, а здоровые делали свое дело, поглощавшее все внимание.
Никто не ответил и, переждав минутку, Завирайко перекрестился и быстро зашагал наугад в ту сторону, куда, как ему казалось шло большинство таких же как и он раненых.
Идти было трудно. Земля замерзла и сбилась в твердые как камни, кочки, ноги спотыкались о разбросанную амуницию, оружие, обломки разбитых двуколок, по сторонам то и дело разрывались шрапнели распускаясь в высоте белыми цветами дымков.
Наконец Завирайка добрался до леса.
Неширокая канавка, отделявшая лес от обширного поля была наполнена до краев снегом.
Солдат не рассчитал прыжка и с разбега по пояс нырнул в холодную снеговую волну.
Сердито отплюнулся, с трудом выкарабкался на другую сторону и, отряхнувшись, пошел дальше под сетью голых, отягченных глыбами снега ветвей.
Здесь дорога была много легче, под ногами расстилалась неглубокая мягкая, белая пелена, сравнявшая кочки и рытвины, сделавшая безопасными и не страшными застывшие топкие болота. Зато не перевязанное плечо болело с каждой минутой острее и томила жажда начинавшейся лихорадки. Пришлось присесть на широкий пенек и, сбросив полушубок, перевязать хоть как-нибудь рану.
Доставая из сумки бинт, Завирайка нащупал в кармане, забытую за многими событиями фляжку.
– Батюшки-ж мои! - обрадовался он. –Да у меня-ж немецкой водки малость есть! Еще господин охвицер приказали беречь для случая. Так вот таперича самый случай и вышел.
Солдатик стал откупоривать фляжку и вдруг замер и чутко насторожился.
Со стороны противоположной той, откуда он шел ему послышались шаги.
– Кого-то Бог дает, – подумал он, – доброго или злого?
И словно в ответ на его мысль раздался слабый зовущий голос.
– Ого-го, выходи мил человек, живая душа! – отозвался солдатик.
Он уже не сомневался в том, что слышанный им голос, такой беспомощный и испуганный не мог принадлежать человеку из категории «злых».
И на самом деле, появившийся минуту спустя в просвете голых ветвей молодой германский солдат в оборванной шинели с бледным лицом и уставшими движениями, если и был когда-нибудь злым то давно укротился в силу обстоятельств.
У него была оторвана половина левого уха и кровь стрункой стекала по шее и воротнику.
Вероятно он, как и русский шел на пункт и один из них сбился с дороги, который именно трудно было определить.
Увидев перед собой «неприятеля», немец смешался и сделал попытку бежать, но от Завирайки, обрадовавшегося встрече с живым человеком, не так то легко было уйти.
Он быстро и крупно зашагал на перерез немцу, говоря тоном миролюбия, которое одно должно было рассеять всякое подозрение.
– Эй ты, немец, Ганс! Стой, стой тебе говорят. Куда те несет, дубовая голова. Рази ж не видишь, что такой же увечный.
Немец приостановился, окинул недоверчивым острым взглядом безоружную фигуру, и добродушное лицо «неприятеля» и неуверенно повернул обратно.
– Ну вот, так-то лучше, – приветствовал его солдатик У меня брат и угощение есть. Водка ваша немецкая, его б-родие, господином поручиком дадена. Береги, говорить, до случая.
– Коньяк, – промолвил ободрясь немец.
– Ну и ладно, но вашему может и коньяк, хоша она и вроде лошади выходит, а по-нашему – немецкая водка. А только как же мой гость я тебя угощу?
Завирайка отхлебнул и, деликатно обтерев горлышко, передал фляжку немцу.
– Пей, немец, – говорил он глядя как замаслились глаза случайного товарища.
– Бог весть много-ль до пункта осталось, да и не ведомо на ваш али на наш придем. Лучше кабы на наш. У нас, брат, народ добрый.
Немец вряд ли понял, но из благодарности и любезности закивал головой.
Фляжка вернулась к Завирайке.
Он поднес было ее к губам, но раздумал и, поборов минутное колебание, с легким вздохом закупорил фляжку.
– Ну, ни, немец. Больше нельзя. Напьемся, заснем тут и замерзнем. Вишь стужа-то какая. Господин поручик сказывал беречь до случая. А сегодня, милый, такой случай, что праздник у нас, у православных. Понимаешь немец. Пан Иисус. Матка Бозка. Припоминал он, слышанные от поляков слова.
Они не заметно поднялись и пошли, по молчаливому соглашению, поддерживая друг друга.
– На деревне то ноне гулянье. Бабенка у меня там. Вспоминает поди, и не чует, что ты у меня гость единственный, немчура ты, немчура и вроде как сродственник мне выходишь.
Лес становился все гуще, снег все глубже. Под деревьями сгущалась темнота. Редкие яркие и далекие звезды одна за другою загорались в высоте.
Немец изнеможенный трудной дорогой, непривычным морозом и голодом стал понемногу отставать Завирайка и сам ослабевал. Здоровая рука занемела вытаскивая немца.
Наконец оба упали прямо в снег.
– Что ж это, немец. Неужто помирать нам с тобой? Под Рождество-то! – горестно воскликнул, солдатик.
И вдруг разом остановился.
Послышался скрип снега, голоса.
– Братцы, выручайте, ради праздника, – закричал что есть мочи Завирайка, закричал и немец, пьянея от радости неожиданного спасения.
Несколько минут спустя оба тряслись на зарядном ящике по направлению к русскому лазарету.
В. Белов.
Штрихи и наброски
– –
Наша публика в общественных местах не умеет себя вести. Если кто заплатил за место в театре, то считает себя вправе делать что угодно – мешать слушать, мешать смотреть.
Был в театре. Сзади меня сидела молоденькая особа и с ней два кавалера. Особа «запивалась на тысячу ладов», кавалеры ей согласно вторили. Со мной рядом сидел какой-то солидный господин, он ерзал по стулу, оглядывался, наконец не вытерпел и произнес: «Господа! Вы мешаете слушать». «Господа», на минуту замолкли, а затем опять принялись за свое. Так всегда, так везде.
* * *
Некоторые общественные учреждение страсть как не любят, когда общество интересуется их делами. Например, отчет о деятельности своей отпечатают, но держат его «под спудом». Я добиваюсь «прикинуть» кой-какие цифры одного учреждения, но никак не могу.
Встречаю члена этого учреждения.
– Для чего печатаются у вас отчеты?
– Странно – для чего! Чтобы видели и знали, что мы делаем.
В том-то и дело, что ваших отчетов никто не видит и печатаете вы их для собственного удовольствия. Я несколько раз посылал к вам и не могу получить –не дают. Раз не дают, не хотят с ними ознакомить интересующихся, то невольно закрадывается мысль, что в отчете что-то неладно.
– У нас ревизионная комиссия.
– Знаю. После ревизии ревизионной комиссии находились такие прорехи, что «один ворот оставался». Так делать не следует.
Хроника
– –
– Семьям командированных. 19 декабря артельщиком ст. «Борисоглебск» производилась уплата пособия семьям железно-дорожных служащих, командированных на галицийские и юго-западные жел. дор.
В виду праздника пособие выдано за два месяца – ноябрь и декабрь.
– Отклоненное ходатайство. По инициативе Н. А. Волостных груп на местных граждан ходатайствовала о выселении из пределов г. Борисоглебска и его уезда всех германских и австрийских подданных. На этих днях всем подписавшим ходатайство объявлено, что просьба их оставлена без удовлетворения.
– Управляющим акцизными сборами посланы в городские и земские управы Тамбовской губ запросы по поводу того, сколько и в каких местах желательно оставить на 1915 год трактирных заведений с продажею крепких напитков и ренсковых погребов.
– Общественное собрание. С 1 января общественное собрание, помещавшееся в Европейской гостинице, переходит в новое помещение, заарендованное им в доме общества взаимного кредита. Музыкально-драматический кружок переходит в дом Любовича на Верхне-Площадной улице.