Кудерина-Насонова Т. Г., Кудерина Л. Д. Недалекое прошлое.

. . .

Летом после Коршуновки меня послали в Тамбов на губернские курсы ликвидаторов неграмотности. Потом назначили волостным ликвидатором в селе Мучкап. Это очень большое торговое село. От Русанова Мучкап отстоит на 60 километров, но гужевым путем не пользовались и ездить приходилось по железной дороге» на что уходило трое суток. Я доезжала до станции Поворино и сидела на пересадке сутки. Потом пересаживалась в Балашове, где поезда ждала тоже сутки.

В районную школу Мучкапа приехала работать начинающая учительница—Серафима Михайловна Крылова. Мы с ней стали жить вместе. Сначала нашли комнату в центре села, что очень устраивало Симу—районная школа была рядом. Но очень не устраивало меня—ликбез находился очень далеко, а возвращаться приходилось ночью.

Ликбез помещался в пустой недействующей церкви. Рядом с церковью была больница. В ней работала фельдшером-акушером Сухова Людмила Ивановна, и одиноко жила в больничном трехкомнатном флигеле. Ее сын—Сухов Иосиф, работал волостным ликвидатором в Русанове. Мы с ним переписывались, благодаря чему я познакомилась с Людмилой Ивановной и она сдала нам с Симой одну комнату. 

Скоро на наш огонек к нам стали заходить два парня—Гриша Осадчий, секретарь райкома комсомола и Витя Софийский, секретарь сельской ячейки комсомола. Ребята приносили кусок белого хлеба и горстку конфет-подушечек (свой паек из райкомовского буфета). Мы с Симой покупали бутылку молока и кипятили хозяйкин маленький самоварчик. Ну и, конечно, за чаепитием весело болтали, спорили, смеялись.

Как-то я чуть не наделала большую беду. Гриша носил наган. Один раз он зачем-то снял его и положил на стол, предварительно вынув из него все пули. Мы с Витей сидели тут же.

Я стала рассказывать, что мне приходилось возить деньги из сельсовета в райисполком километра за три через лес. Меня всегда сопровождал милиционер. Я по дороге училась стрелять. Милиционер вынимал все пули (шальная беспечность) и я, нажимая двумя руками (одной не справлялась), спускала курок.

— Витя, берегись! — сказала я, взяв наган в руки и нацелившись прямо в лицо, раз за разом стала щелкать курком.

Но в это время меня позвала на кухню Сима. Я положила наган на стол и вышла.

А когда Гриша взял наган, чтобы положить его в кобуру, то увидел, что в нем оставалась одна пуля и она стояла как раз на очереди. Так что, если бы я спустила курок еще раз, то Витя был бы убит.

Мирное настроение мигом слетело со всех. Нас охватило тревожное чувство страха. Несчастье не случилось, но оно было так близко и возможно. Что бы мы делали, если бы Витя лежал залитый кровью?

Гриша выдавал разные версии показаний в милиции для каждого из нас. А я силилась представить свое самочувствие «убийцы!»

В детстве я гоняла уток к болоту через огород. Однажды все они, мерно переваливаясь с боку на бок, шли по тропке друг за другом. А одна, вытянув шею, все старалась схватить что-то с грядки то слева, то справа. Я несколько раз ударяла ее хворостиной поперек крыльев. А в последний раз она как-то вытянулась и удар пришелся по голове. Как потом выяснилось, на конце хворостины был острый обломанный сучок и он пробил череп. Утка упала вниз головой, затрепыхав крыльями. Я очень испугалась и страшно закричала. Прибежал отец, схватил утку и отрубил ей голову.

Я несколько дней плакала—мне было и страшно, и жалко утку. Я все видела предсмертный трепет ее крыльев,.. я просыпалась ночью... Я не могла есть...

А тут лужа крови... и Витя... глаза закрыты... сердце не бьет... убит! пропала жизнь человека так глупо и бесцельно!... И убийца — Я! Это, наверное, не потускнело бы до конца дней... да и дни то... кандалы... тюрьма...!!!! Можно с ума сойти! 

Меня бил озноб. Мне было страшно—как внезапно и от каких ничтожных обстоятельств может круто измениться судьба. Как слабо «защищена» жизнь человека!

Условия для работы были и не были. Под ликбез отвели недействующую церковь. Поставили парты, доску. Квартира рядом — возвращаться домой ночью не страшно.

Мучкап—старинное очень большое русское село. Там издавна существуют школы. Молодые люди — кто хотел и мог учиться— грамотные. Неграмотные и малограмотные чаще встречаются в среднем возрасте и больше среди женщин и мужчин, занимающихся в своем хозяйстве. А они, утомленные скучной, однообразной работой и, нередко, мучительными недугами, упорно сопротивляются: «На кой она нужна нам ваша грамотность? Век без нее жили и так дальше будем жить!»

Все общественные организации обязаны оказывать полное содействие в налаживании посещаемости. Но все общественные деятели имеют свои непосредственные нагрузки. И, хотя никто из них «не откажется» оказать помощь, но немало нужно потратить сил и времени, чтобы поднять их «на эту помощь». Поэтому самый действенный метод — это когда сама пойдешь по домам и с шутками и прибаутками поднимешь настроение и сагитируешь посещать класс. Наберешь полный контингент, но почти с первых же дней он начинает заметно таять. Опять обход, опять агитация. Многи наотрез отказываются продолжать учебу. Значит надо доукомплектовывать новыми учащимися. А с ними повторится все сначала.

Эта текучесть кадров и их полное равнодушие к той работе, которая мыслится направленной на их благо, смазывают цель работы и поневоле чувствуешь себя «как белка в колесе» — хлопот, беготни много, а проку нет. 1

Ликбез не пустует. И по состоянию на первое число каждого месяца (как мы обязаны давать сводки) со спокойной совестью можно выставить число-наличие учащихся. Но именно «наличие», а как долго просуществует это «наличие» и какой результат от такого «наличия» будет в конце учебного года?!

Поневоле чувствуешь себя участником какого-то «очковтирательства», «показухи» (о чем откровенно говорили в кулуарах опытные ликвидаторы на курсах в Тамбове).

От сельских ликвидаторов я получала «благополучные» цифровые сводки.

В других больших селах района работали ликвидаторами две молодые симпатичные девушки (Катя Аистова и Фая Панова). Сводки у них хорошие. При встрече мне удалось вызвать их на откровенность. И тут они смехом (сквозь слезы) рассказали мне— как они «умудряются» их получать.О своих рабочих впечатлениях и наблюдениях я откровенно, как меня просили, сообщаю инспекторам УОНО—Е. В. Колкунцевой, и Л. Е. Левиной. Но они молчат в ответ. Да и что можно сказать или посоветовать?!

Переписываюсь я с Осей Суховым. От него получаю длиннющие письма. Он (комсомолец) подробно описывает мне все общие собрания, проходящие в селе—кто председательствовал, какая повестка дня, кто был докладчиком и кто выступал в прениях, а также что постановили. О своей работе говорит подробно и восторженно. Успехи у него отличные.

Я захотела написать Осе тоже «подробное» письмо. Поблагодарила что при его помощи устроилась так удачно с квартирой. А то ведь с прежней квартиры мне приходилось очень далеко ходить по пустырю. Я перешагивала через 150 кочек, а под ними хлюпала грязь. Через ручьи перекинуто до десятка мостков, которые не все были исправны — в некоторых прогнили доски. Вдоль дороги росло до полсотни громадных ветел, а на каждой из них до десятка вороньих гнезд. Иногда все вороны, поднимаясь стаей, каркали оглушительно! Страшно было даже днем, а ведь мне приходилось возвращаться ночью!!!

А про работу мне не хочется говорить. Вся эта пресловутая ликвидация — провались она в тартарары! Выдумал ее какой-то дурак—мучить нас умных!

* *

Отправить письмо не пришлось—не оказалось в наличии конверта. Я вложила его в книгу и взяла с собой — пошла в центр села в избу-читальню, где была моя канцелярия и куда должны были прибыть сельские ликвидаторы на очередное совещание.

Покончив с работой, я вспомнила про письмо—нужно же его отправить. Но письма в книге не оказалось. Дорогой оно не могло быть потеряно — оно было в книге, а книга в сумке. Ликвидаторы не могли его взять—они сидели со мной около моего шкафа и после совещания, получив тетради и карандаши, уходили—им надо было уезжать, чтобы успеть на работу. Избач Аркаша Пряхин сидел за своим столом, а книга лежала на окне возле стола...

Шел декабрь месяц. Заканчивалось первое полугодие учебного года. Узнала, я, что проводить учительскую январскую конференцию придет сам зав. УОНО Турапин.

А вечером Гриша под большим секретом мне сообщил, что мое пропавшее письмо передано в Райком партии. Под председательством нового секретаря партии Пиндюрина вынесено постановление—меня с работы снять, исключить из членов профсоюза. Волостным ликвидатором просить перевести из Козловки, откуда приехал новый секретарь, жену Пиндюрина. Ходатайство было направлено в УОНО. Поэтому на конференцию приехал Турапин, чтобы на месте отрегулировать этот вопрос. Сегодня в райкоме он проводит секретное совещание.На конференции, поздоровавшись с Турапиным, я положила перед ним заявление об уходе с работы. Он предложил поговорить после конференции с ним наедине.

— Ты почему написала это заявление? Может решила уйти, чтобы избежать последствий одного не очень красивого дела, которое возникло не без твоей вины? Знай, что с этим покончено и тебе, ни словом, не делом не напомнит никто о нем никогда!

Ты хорошо поставила работу. Зачем тебе уходить?

— Я разочаровалась в своей работе и не хочу ее продолжать. Я потеряю уважение к себе, если останусь здесь.

— И что же ты намерена делать?

— Я хочу быть учительницей. Возможно придется поехать в Сибирь. Нюра Ненашева (сестра Д. В.) зовет меня—она хорошо там устроилась.

— Не вздумай отправляться в Сибирь теперь. Везде устраиваются до начала учебного года, а в середине может не оказаться вакансии—это во-первых. Во-вторых, у нас стоят трескучие морозы, а в Сибири они сильней. Подумай. Я проживу здесь еще три дня. Перед отъездом я решу вопрос так, как ты захочешь.

Через три дня Турапин поехал в короткую командировку в соседнюю Уваровскую волость. Меня от работы освободил, но взял слово, что я заеду в Борисоглебск.

В Борисоглебске Турапин повторил свое обещание — с нового учебного года назначить меня учительницей в хорошую районную школу, а сейчас такой вакансии нет. (в Сибири тоже может не быть). Ты умеешь хорошо смеяться. Я тебе рекомендую, а если хочешь прошу, поехать в одно место, где нужен хороший смех.

И я с новым направлением поехала в Марьинку.

В 30-ти верстах от Борисоглебска в красивой долинке расположена Марьинка—это один из хуторов князя Волконского, где жил его управляющий. В настоящее время в Марьинке находилась сельско-хозяйственная детская колония.