Константин Буковский. Книга путешествий. Два небольших путешествия по Вороне.

Я не знал, чем занимались жители Ясачного Балыклея, когда с них брали ясак, но сейчас, в этот осенний день 1964 года, они занимались главным образом табаком. Все пять или шесть километров, пока я шел сельцом, я нюхал запах табака. На огородах, в палисадниках возле изб, возле сеней сидели женщины -кололи и вязали в пучки табак. Стояли с подвязанными веревками тачки - табак уже сдавали,- и улице нет да нет попадалась женщина, впряженная тачку, а сзади тачку толкала дочь, редко-редко когда сын.
Я вспомнил, как весной так же пахло табаком в Карай-Салтыкове. Тогда табак еще только рос,
Его пасынковали, и пахнул он резким, дурманящим запахом не только сам, но так же пахло и от рук карай-салтытыковских женщин.
..............

Я не знал истории сельца. И само сельцо ее не помнило. Существовала легенда о сыне помещика - чудаке, филантропе, давшем сельцу «вольную». Но легенда эта была, конечно, легендой. Я слышал еще и другое. Сельцо было действительно «вольным», но стрелецким. От этого стрелецкого прошлого сохранилось в сельце деление на сотни. От карай-салтыковского конца шла «Первая сотня». Посередине сельца была «Вторая сотня». К балыклейскому концу шла «Третья сотня». В начале каждой сотни стояли большие каменные дома, не похожие на обычные избы, со следами богатых усадеб. Там жили, должно быть, прежде сотники.

Но было все это очень и очень давно. Сегодняшняя жизненная (я говорю об усадебной) «вольность» сельца от другого. Она шла от поймы, от протоки, от соседних лугов и леса, а главным образом от огородов...

..................

КОНОПЛЯНКА

От Крестов через мост, через речку Балыклейку, к селу Коноплянка всего четверть часа ходу. Стоит только выйти на гать, миновать небольшую топь, пройти насыпью над лугами - и будут коноплянские огороды.

Да мы и не считали никогда Коноплянку отдельным селом. Что Балыклей, что Коноплянка - одно и то же. Идут вместе бабы на базар через паром и вместе же мимо наших садов, лугами, возвращаются обратно.

Я тоже так думал, когда отходил от Крестов и подходил к коноплянским огородам. Но оказалось не так.

Начать с того, что Коноплянка вся стоит на песках. Коноплянские сосны я знал. Их насадили крестьяне для помещика Крюченкова, и там, в этих соснах, как осень, так появлялось множество маслят и белых грибов.

Под Крюченковским же лесом стояли Пески. С ними рядом была Богачевка. Чуть левее, через поле помещались выселки Нахаловка. Коноплянка - Большое село - шла низом, напротив Смирновки, а от нее наверх, к Пескам, поднималась Горовка. Это я знал. Я не знал только, что Коноплянка и Балыклей все-таки разные села и жизнь в них если не сразу, но станет разной.

Начать с того, как я сказал, что Коноплянка вся оказалась на песках. Вся, кроме Нахаловки и кроме Богачевки. Я вошел с ближнего к Балыклею конца и сразу попал на песчаный пустырь.

Вся улица Большого села показалась мне песчаным пустырем. Тут стояли каменные избы. На многих были железные крыши. Попадались изредка палисадники. На самом широком пустыре - бывшей церковной площади, с колодцем, ветлой и несколькими яблонями- на одной стороне стояли большие каменные дома, бывшие, должно быть, купеческие и поповский. Все было похоже на Балыклей, но что-то - не то сами эти песчаные пустыри, не то избы, какие-то неприютные и неприбранные, - делало Коноплянку селом отдельным и больше, пожалуй, идущим к степи, чем к пойме.

Да оно-то и жило прежде степью. Я понял это, только когда обошел село и увидел разницу и между Богачевкой, и между Песками, и между Нахаловкой, и между самим Большим селом.

Село Коноплянка держало все свои земли под Кулевчею и дальше, в степи. Ни своего леса, ни своих лугов у него не было, и вся жизнь его была связана со степью, вплоть до того, что даже усадьбы здесь были такими небольшими, что на них еле умещались изба, гумно и клочок огорода.

Земли в степи село откупило. Земли были богатые, скота в селе держали помногу. Луга арендовали, сено было дорогое, но земля покрывала все...

<...>

... Я хотел начать завтрашний день не с пущинских огородов и не с колхоза, а с поймы Вороны.

Наутро я этой поймой и занялся. Приютившая меня на ночь на своей раскладушке, сама улегшись тут же с хозяйкой на одной постели, худенькая, с острыми коленками, милая Клавдия Ивановна, девушка- мастер гидротехнических работ по спрямлению Вороны, посадила меня в свою грузовую машину.

Мы поехали. Еще ночью я успел познакомиться с проектом.

Проект заключался в следующем. Сначала в нем шло выяснение причин заболачивания поймы в районе села Паревки и ниже. Говорилось, как и рассказывали мне паревские старики, что Парница (ручей Паревка), впадающая под прямым углом в Ворону, откладывала в нее наносы. Течение в Вороне было слабое, наносы откладывались ежегодно, и река разделилась на два русла. На протяжении ста лет прежнее русло заполнилось наносами, и сейчас нельзя определить даже его признаки. Выше Паревки русло Вороны ярко выражено, но река обессилена, и она напоминает ручей.

(Я вспомнил, как я искал место, где бы можно было выкупаться в этом ручье, и как я его не нашел.)

За прошедшие семьдесят лет река Ворона в этом месте изменила направление, ее воды идут теперь через цепь озер: Рамза - Кипец - Лупиловское озеро, а частично растекаются по зарослям болотной растительности и кустарника, затопляют и подтопляют луга - заболачивают их.

(Я вспомнил протоку, лодку деда Андриана, камыши, копны, осоку, кочки и воду, хлюпавшую у нас под ногами.)

Проект состоял в том, чтобы «отрегулировать сток Вороны», использовав эту систему озер на участке семнадцати с половиной километров. Не вернуть Ворону в ее старое русло, а «отрегулировать» ее сток по новому ее руслу, через цепь озер.

(Только потом пришла ко мне мысль о простом возвращении реки в ее старое русло, и только потом все чаще ко мне эта мысль приходила, но пока я следовал мысли проектантов. Тем более что осуществляла эту мысль такая милая девушка, с таким доверчивым взглядом.)

Для осуществления проекта надо было прорыть каналы общей длиной около трех километров так, чтобы трасса спрямляемой реки (в верхнем ее месте) брала начало у излучины в пяти километрах выше Паревки (как раз у Карай-Пущина, ближе к Карай-Салтыкову), пересекала реку Карай (здесь же у Пущина) и соединялась через озеро Красное с озером Лупиловским. Ниже русло ни спрямлять, ни прорывать было не нужно - оно уже шло к озеру Кипец, а ниже еще - к озеру Рамза. Там, где-то под Красным Бобровом, возле «барской реки» оно и входило в свое старое естественное ложе.

Зачем все это делалось? Затем, чтобы «снять подпор воды в озерах Рамза и Кипец», равный целому метру, устранить этот подпор, понизить уровень воды в озерах на этот метр и таким образом (так говорил проект) устранить подпор воды и в заболоченных лугах, которые можно будет уже начать осушать.

Речь шла о площади более двух с половиной тысяч гектаров лугов на территории Паревского, Карай-Пущинского, Карай-Салтыковского колхозов, одного колхоза ниже Паревки и на территории лесов госфонда. Речь шла о двух с половиной тысячах гектаров когда-то знаменитой поймы Вороны с ее знаменитыми скотоводческими хозяйствами, много десятков лет назад руками людей и речных притоков превращенной в болота.

Идея сама по себе была в высшей степени хозяйственной. Это уже не степь, это уже пойма должна была включиться в общественно-государственное землепользование, и кто знает, как повернулась бы вместе с тем и судьба самих этих поемных сел, ныне урывающих от поймы из десятой доли копешки осочного сена, а в будущем, может быть, способных найти свой достаток в общественном животноводстве, не уступающем в славе забытому теперь имению графини де Реппевиль.

Я спросил у Клавдии Ивановны, не было ли прежде какого-нибудь старого проекта относительно заболотившей луга Вороны.

- Был, - сказала она. - Кто-то из помещиков заказывал проект. Утверждают, что он был составлен. Нашли даже одного из участников его составления. Но самый проект почему-то не найден.

<...>

Я развел руками. Либо я был дилетант, не способный понять нынешнюю науку «спрямления» рек либо все-таки надо чистить устья притоков, чистить русла рек, освобождать их от наносов, от травы, от перекатов, углублять их там, где они обмелели, возвращать их к прежним естественным уровням вод вместе с естественным уровнем вод и на самых поймах, а не забрасывать старые естественные русла и не заменять их искусственными новыми, с искусственным и опасным «сбросом» воды.

Так я размышлял, поглядывая на Клавдию Ивановну и ловя на себе ее доверчивый взгляд, и так мы ездили с ней еще полдня, сначала по Караю, потом опять по озерам возле Вороны, пока не подоспело время обеда и мы не посадили опять в кузов голодных экскаваторщиков¹.

¹ Тревога за первые уже результаты труда этих экскаваторщиков заставила меня в начале ноября вновь выехать в родные места, пройти пешком по невылазной грязи до Карай-Пущина и Кипеца, прожить здесь два дня и вот что увидеть. Все работы по «спрямлению» нового русла Вороны и устья реки Карая были закончены. Уровень воды в Кипецком озере упал пока не на метр, а на 40 сантиметров, обнажив метров на семь песчаный берег. Опуститься на метр озеру не позволила не принятая в расчет проектировщиками неглубокая Прорва, прорытая еще монашками между озерами Кипецким и Звериным. Встал вопрос о новом канале - углублении этой Прорвы. Но даже и сорока сантиметров спада оказалось достаточно для того, чтобы протока, за судьбу которой так опасалась хозяйка Клавдии Ивановны, действительно пересохла. Теперь будут углублять и эту протоку. В сущности, будут рыть еще один канал. Но еще хуже получилось со «спрямлением» самого Карая. Вода в нем упала действительно на два метра. Остались без воды верхние села Павловского колхоза и отчасти расположенные по старому устью реки карай-салтыковские Кутырки. Временно был прекращен сброс воды и восстановлена старая плотина на протоке. Но это только временно, до весны, когда воду все-таки спустят.

<...>

Советский писатель. Москва. 1967.