Сов. музыка.1986.№7.
НАСЛЕДИЕ
А. Смирнов «Всенощная»
Несколькими годами раньше Синодальный хор (тоже впервые) исполнял другое сочинение Рахманинова — «Литургию»1, и мы знали, что тогда, то есть в 1910 году, один экземпляр литографированной партитуры пропал. Дело осложнялось тем, что «Литургию» хор получил на правах рукописи и должен был соблюдать интересы автора до выхода сочинения в свет. Виновником происшествия оказался певчий Синодального хора. После случившегося никто из нас не мог и предполагать, что вторая встреча с композитором когда-либо состоится.
Предстоящая работа вызвала ощущение радости как среди певцов, так и у нашего дирижера Николая Михайловича Данилина, это чувствовалось по его приподнятому настроению. Немаловажную роль в этом сыграло посвящение: для Синодального хора и училища имя С. В. Смоленского было священным. К репетициям приступили с волнением. Обычно перед разучиванием Данилин проигрывал новое произведение один раз, но теперь он сыграл произведение дважды, сопровождая показ короткими замечаниями: «Послушайте еще раз», или: «Это только кажется, что трудно. Трудно исполнять на рояле, а в хоре легко». И действительно, «Всенощная» Рахманинова не оказалась для Синодального хора столь трудным произведением. Законченная композитором в начале февраля, она была исполнена впервые 10 марта и получила высокую оценку музыкальных критиков и слушателей: восхищались одновременно и музыкой и исполнением.
Из общего числа номеров «Всенощной» сразу были исключены три: 1-й — «Приидите, поклонимся», 13-й — «Днесь спасение» и 14-й — «Воскрес из гроба». Разучивание началось с «Благослови, душе моя, Господа» греческого распева и шло в порядке номеров. При изучении 2-го номера мы обнаружили, что нечто подобное уже было в нашей практике — вспомнилось «Благослови, душе моя» греческого распева А. Кастальского, и первоначальная робость исчезла. Процесс разучивания был нам хорошо знаком: вначале проигрывание номера на рояле в темпе и со всеми нюансами, после этого сольфеджирование в медленном темпе (не более двух раз) и пение с текстом. На этом этапе Николай Михайлович почти все время поддерживал хор игрой на фортепиано. В следующей фазе работы темп сдвигался, и дирижер все чаще и чаще отрывался от инструмента. Наконец наступал заключительный этап — отшлифовка каждого номера. Некоторая задержка произошла при разучивании 12-го номера — «Великое славословие», но и здесь хор преодолел все трудности благодаря тому, что «синодалы» отличались высокой техникой чтения нот с листа. Теперь, памятуя прошлое, после каждой спевки мальчик-библиотекарь Саша Чепцов собирал ноты раньше, чем хор расходился.
На одной из первых репетиций к пультам взрослых певцов были поставлены ученики старших классов Синодального училища, которые в недавнем прошлом детьми пели здесь, а теперь готовились сами стать регентами. Такое «подключение» вполне грамотных музыкантов, хотя и с крайне посредственными голосами, было временным (всего на две репетиции), но принесло определенную пользу.
По традиции на спевки Синодального хора почти никто и никогда не допускался. Исключение делалось, например, для авторов, чьи произведения готовились к первому исполнению (на памяти посещения А. Т. Гречанинова и М. М. Ипполитова-Иванова). Со «Всенощной» дело обстояло так. Как-то занятие хора посетил наш начальник — прокурор Московской синодальной конторы Ф. П. Степанов, пробыв в зале не более десяти минут. Но однажды во время репетиции стеклянная дверь вдруг распахнулась и в зал вошел медленной уверенной походкой мужчина необыкновенно высокого роста; он прошел средним проходом к первым рядам кресел, сел и, раскрыв точно такую же партитуру, как и у нас, начал слушать. Дирижер не остановил хор, но все догадались, что это С. В. Рахманинов. С того дня аккуратно к началу репетиции являлся и Сергей Васильевич; садился на то же место, внимательно следил за исполнением, одновременно со всеми перелистывал страницы и... безмолвствовал. Лишь один раз вместо Рахманинова пришла его жена, прослушала всю спевку, а в перерыве читала книгу.
Во время антрактов Рахманинов и Данилин шли в регентскую комнату, помещавшуюся рядом с залом, и там оба курили; их голоса до нас не доходили. Но вот на одной из последних репетиций Рахманинов заговорил, и мы услышали густой низкий бас, который напомнил нам голоса наших октавистов. В работе в это время находился 2-й номер. Сергей Васильевич попросил спеть сольную партию не всем альтам, как было приготовлено, а только первым, потом предложил попробовать вторым. Надо сказать, что в Синодальном хоре не было принято солирование, сольные места исполнялись или всей партией, или ее частью — пультом (четырьмя-пятью певцами), и в данном случае соло готовили всей альтовой партией, тем более что номер позволял такое совмещение. Рахманинова это не удовлетворило, и он, как стало известно, рекомендовал для 2-го номера солистку Большого театра О. Р. Павлову, обладательницу прекрасного меццо-сопрано. (Замечу, что для 5-го номера — «Ныне отпущаеши» уже был приглашен артист Театра Зимина С. П. Юдин.) Когда об этом узнал прокурор, он предложил передать «Всенощную» в Большой театр. На концертах сольную партию пели альты.
На одной из репетиций произошел такой случай. Рахманинов в каком-то из номеров настойчиво добивался иного исполнения по сравнению с тем, что предлагал Данилин. Он явно искал новые оттенки в звучании, и Николай Михайлович выполнял пожелания автора. Вскоре стало заметно, что Данилину такое экспериментирование надоело, он нахмурился, повернувшись к Рахманинову, сказал: «Хорошо, Сергей Васильевич, мы учтем», — и закрыл крышку рояля, что означало конец репетиции. Композитор и дирижер пошли в разные двери.
Мы решили, что из-за этого случая вообще прекратятся репетиции «Всенощной». Но какова была наша радость, когда на следующий день мы снова увидели ту же партитуру и как прежде в зал вошел Рахманинов. В этот раз Данилин остановил хор и, обернувшись лицом в зал, сказал: «Здравствуйте, Сергей Васильевич!» — на что последний ответил: «Здравствуйте». Инцидент, как видно, был исчерпан, и все почувствовали облегчение.
Вся подготовка к концертам проходила в атмосфере большого творческого подъема. Вообще я должен сказать, что Синодальный хор пел всегда с большим подъемом, в особенности под управлением Н. М. Данилина. Характер исполнения никогда не был унылым, бесцветным или тусклым, наоборот — всегда бодрым и радостным. Так было и со «Всенощной». На все концерты мы шли уверенные в успехе. Несмотря на существовавшее правило, запрещающее аплодисменты во время исполнения духовной музыки, слушатели после заключительного аккорда «Всенощной» начинали бурно аплодировать и на опустевшую эстраду выходил один Рахманинов, а возвращался за кулисы Сергей Васильевич, держа в руке веточку белой сирени.
Всех концертов в течение месяца состоялось пять — все пять в большом зале Российского Благородного собрания2. Юдин пел с хором только в двух первых концертах; начиная с третьего, солировал первый пульт теноров, где среди певцов выделялся Н. К. Скрябин, обладатель замечательного голоса <...>
В последний раз «Всенощная» исполнялась Синодальным хором в конце 1916 года в концертном зале Синодального училища, в том самом зале, где и проходили все репетиции. Этот зал, построенный в начале 90-х годов прошлого столетия, славился замечательной акустикой' и постоянно привлекал исполнителей камерной музыки. Несмотря на то, что зал сравнительно небольшой (600 мест с хорами), петь в нем даже при полном составе слушателей было легко и приятно. В тот день на концерт в училище приехали Рахманинов и Шаляпин; среди приглашенных лиц находился Н. Д. Кашкин.
Приезд Шаляпина для нас был большой неожиданностью. Поразил облик артиста, его высоченный рост, белый цвет волос и изумительная, как бы природная, пластичность движений. При входе в зал Рахманинов представил гостя Кастальскому. Последний заметно волновался, и на лице его появился румянец — явление для нашего директора необычайное. Шаляпин выразил удовольствие по поводу знакомства и сказал: что он «много наслышан» о Кастальском. Когда гости вошли в зал, их встретил улыбающийся Данилин. Обменявшись рукопожатием с Рахманиновым и Шаляпиным как старый знакомый, а может быть, и друг, он вернулся на эстраду, чтобы руководить последним исполнением гениального творения композитора. К этому случаю Николай Михайлович приготовил первые шесть номеров.
По окончании пения никто не покинул зал. Рахманинов, Шаляпин, Кастальский, Данилин, Кашкин и другие гости о чем-то долго беседовали. Все ждали «ответного» выступления прославленного артиста. Однако ожидания оказались напрасными 3. Федор Иванович ограничился тем, что, собрав вокруг себя мальчиков, которые расположились на полу у его ног, стал рассказывать о школьнике, который неудачно отвечал на вопросы учителя, при этом Шаляпин в живых интонациях передавал диалог. Содержание рассказа не помню, зато «управление» голосом и его исключительную бархатистость запомнил навсегда. Во время рассказа Шаляпин был серьезен, гости улыбались, а ребята искренне смеялись. И здесь я впервые увидел, как замечательно улыбался Рахманинов. Он смотрел на Шаляпина восхищенным взглядом как-то снизу вверх. До этого момента мы видели его всегда строгим, замкнутым «неулыбой».
Прошли годы. В 60-х годах я встретил бывшего артиста и инспектора хора Большого театра Николая Ивановича Озерова. Этот человек в молодости занимался перепиской нот для Синодального хора. Именно он переписывал «Всенощную» с авторской рукописи для литографирования. От него я узнал, что на одном из концертов он был представлен Рахманинову как переписчик его «Всенощной», и при нем композитор очень лестно высказался по адресу хора. «Я и не ожидал, — сказал Рахманинов, — что написал такое произведение»4. Высшей оценки пению Синодального хора не могло и быть!
Конечно, решающим моментом в успехе Синодального хора при разучивании и исполнении «Всенощной» следует считать участие такого дирижера, как Данилин. На репетициях Николай Михайлович многословием не отличался, ограничиваясь краткими, но убедительными замечаниями <...>. Перед ответственным выступлением он иногда давал запоминающееся напутствие. Так, накануне заупокойной литургии по А. Н. Скрябину он сказал хору: «Помните, кого отпеваем и кто будет присутствовать».
В маленькой церкви в Б. Николо-Песковском переулке Синодальный хор пел в полном составе, с трудом разместившись на клиросе, что создавало еще большее напряжение. Пение было прекрасным. Сильнейшее впечатление произвели два песнопения: икос «Сам един еси безсмертный» Кастальского и молитва «Отче наш». Я замечал, что Данилин особенно вдохновлялся на клиросе, что, видимо, вызывалось общей обстановкой, самим ритуалом церковной службы. Тогда рождались новые, порой неожиданные нюансы, новые варианты интерпретации. На литургии это ярче всего проявилось в «Отче наш» напева Большого Успенского собора, где доминировали октависты и которое потрясло Рахманинова <...>
Отличительной чертой пения Синодального хора являлась монолитность, и это особенно было заметно во время исполнения «Всенощной» Рахманинова. Мой старший брат, побывавший на одном из концертов «Всенощной», говорил мне: «А я все время смотрел на тебя, и мне казалось, что ты один поешь за всех альтов».
Характерно для Данилина, что он никогда не унижал певцов и не заставлял петь поодиночке на хоре. Он мог обратиться к партии или к пульту с требованием спеть то или иное место. Иногда сам показывал — и очень хорошо, — как нужно взять определенную ноту или интервал. Характерно и то, что он достигал pianissimo не за счет сокращения числа поющих, а за счет мастерства управления хором.
Что же касается работы над «Всенощной», то и в этом случае Николай Михайлович оставался самим собой — кратким, конкретным, и это обязывало певцов быть точными при выполнении требований дирижера. Отдельные пояснения Данилина помогали хору точнее выразить характер каждого номера. В «Шестопсалмии» он указывал на имитацию колокольного звона, что соответствовало уставу звонить в колокола во время службы и было нам понятно. В «Ныне отпущаеши» он заметил, что данный номер — колыбельная, и это в свою очередь соответствовало содержанию библейского сказания. При разборе «Взбранной воеводе» Данилин пояснил, что здесь слышатся трубы, которые звучали при взятии Иерихона.
Публикация, вступительная статья и примечания
3. Апетян