МУЗЫКА.

    С. В. Рахманинов.
    (К пятидесятилетию со дня рождения).

    Есть глубоко автобиографичные творцы. Выписка из учебника иностранной литературы: Байрон. Выписка из учебника русской литературы: Лермонтов.
    Не случайно, должно быть, автору «Маскарада» приходилось открещиваться:
    «Нет, я не Байрон, я другой» и говорить о русской своей душе, как не случайно, должно быть, говорено было и о параллелизме Байрон — Лермонтов.
    Во взаимном столкновении мнений доля истины остается на обеих сторонах. Ибо и математически ясно, что иначе эти мнения вовсе бы и не пришли в соприкосновение.

 
    В нашей незначительной качественно и количественно литературе о Рахманинове уже была проведена некая параллель:
     —  Байрон — Рахманинов.
    Конечно, Рахманинов — автор «Острова Смерти», «Алеко», «Скупого Рыцаря». Но Рахманинов в то же время автор «Франчески», «Весны», «Всенощной». И если бы он чувствовал в том малейшую нужду, он мог бы, подобно Лермонтову, заговорить о том, что он другой, что он не Байрон и что душа его — русская душа.
    Однако, как ни наивен прием аналогии в области индивидуалистических характеристик, говоря о Рахманинове, жалко расставаться с образом и школьного «Эгоцентризма». Пусть и это наивно, но и Байрон, и Лермонтов, и Рахманинов искренни даже в том, что вчуже кажется позёрством, вздутой эмфазой, напыщенностью, жестикуляцией. Они — из тех творцов, что полностью осуществляют прекрасное право поэта не только создавать, но и пребывать в создаваемом. Да и пишут они словно для себя и уже во всяком случае о себе. И потом еще одна роднящая их черта  —  уклон «эгоистического» вдохновения.
    В минуту беглого сближения Рахманинова с Лермонтовым поневоле начинает казаться, что и поэзия Рахманинова как и Лермонтовская — глухой, темный колодезь: веет оттуда сыростью и могильным холодом и только там, в стальной черноте глубокого дна, сияя голубыми бликами, ходят неясные просветы.



  Но это лишь на минуту. Со страниц рахманиновских партитур источается волна широкого русского мелоса. Не того мелоса, что сжатый тисками схемы культивировался присяжными русскими творцами, в свое время отвернувшимися от творца «Утеса», а мелоса русского созерцателя, душа которого отвергает всенивеллирующую эстетику «направления» и не знает канона обязательного вкуса. Тогда вспоминается и любовный дуэт Паоло с Франческой, неширокая тема 2-го фортепианного концерта, и «строгие напевы» знаменитой «Всенощной», и неумолчные ручьи просыпающейся «Весны». И тогда уже другой образ подсказывается сознанием: — ширококрылая белая птица, поднявшаяся над вешним половодьем.
    Его творчество — шум жизни, вихровые бури в зеленом бору, ропот веселых струй но, превыше всего, шопот голоса русского сердца.

    Н. Стрельников.