М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая. "Сестра моя - жизнь" Бориса Пастернака..."(отрывок). "Мучкап"

Мучкап. Впервые - в издание 1922 года. В автографе 1919 го­да примеч.: «Мучкап, как и следующая далее Ржакса, - названия станций Камышинской ветки Юго-вост. жел. дор.»; в машинописи 1921: «Мучкап - село Балашовского уезда Саратовской губернии» («в действительности, Тамбовской губ.», делает примечание Баевский-ВБ 1: 465). 

Уже эти примечания показывают: стихотворение построено как загадка. В заглавие вынесено заведомо непонятное слово; текст сти­хотворения позволяет лишь неуверенно догадываться, что это мо­жет быть названием местности; подтверждается эта догадка только в другом стихотворении, «Попытка душу разлучить... В названьях Ржакса и Мучкап». Этимология слова «Мучкап» нерусская и ниче­го не говорит читателю. Поверхностные звуковые ассоциации воз­можны двоякие: 1) «мучка» (уменьш.) - «мукА» - «мУка, мучить»; 2) «Мучкап», как, например, «Нордкап»: «кап» - мыс; Мучкап -«мучительный мыс». Отсюда потом в «Попытка душу разлучить...) «прояснялась мысль [из темного, «табачного» цвета, как в нашем стихотворении?] ... как пеной, в полночь, с трех сторон внезапно озаренный мыс». Смежная «Ржакса» будет ассоциироваться более отчетливо с корнями «ржаной» и «ржавый» (больше с ржавый, по­тому что в нем А под ударением): «ржаной», т. е. черный, грубый хлеб, «ржавый», т. е. состарившееся, испортившееся орудие, - обе ассоциации негативные, как будто кончился срок любви.

Далее, если заглавие и текст соотносятся как загадка и подступ к разгадке (сама разгадка откладывается до другого стихотворения), то сам текст построен как парадокс - картина сухой степи уподоб­ляется картине моря и приморья. Такое уподобление уже было в стих. «Степь» («...как марина», т. е. картина с морским видом), но там море представлялось традиционно, волнующимся, живым и животворным, а здесь нетрадиционно, застывшим и томящим. Мо­тивировка этого парадокса оттянута (как разгадка загадки) в самый конец стихотворения; поэтому проясняющий пересказ удобнее на­чать с его последней строфы, а не с первой.

... Увижу нынче ли опять ее? / До поезда ведь час. Конечно! / Но этот час объят апатией / Морской, предгромовой, кромешной. В первых двух строках все слова в прямых значениях (разве что «опять» скорее значит «еще раз»), они и реконструируют ситуа­цию: «герой на железнодорожной станции напряженно ждет, при­дет ли героиня проститься с ним перед его

отъездом». Из сомнения («увижу ли?»; необычно передвинутое «ли» напоминает синтакси­ческие деформации у Маяковского) и утверждения («конечно!») предположительно восстанавливается, что отъезду предшество­вали размолвка и примирение между героями. В последних двух строках, наоборот, все слова в переносных значениях: сперва малые семантические сдвиги (час не как единица времени, а, метоними­чески, как ситуация в это время; апатия не как бесчувствие, а на­оборот, как очень напряженная неподвижность), потом метафоры: общеязыковая объят и контекстуальные морской (т. е. большой), предгромовой (т. е. напряженной; ожидалось бы скорее более об­щее предгрозовой, возможна тематическая перекличка с «Болезня­ми земли» (PC)), кромешной (т. е. мрачной, адской: слово «кро­мешный» сочетается только с тьмой, мраком и адом). Показатель тропеичности 50%.

От этого «морской, т. е. большой» исходит вся приморская образность предыдущих строф. Дополнительная ее мотивировка в фразеологизме «ждать у моря погоды»; в тексте 1922 года он скрыт, но в упрощающей переработке 1956 года выведен на по­верхность в первом варианте ст. 5-8: «Чего там ждут, томя карти­ною Тоскливой дали без исхода! Чего там с грустью беспричин­ною Ждут точно у моря погоды?» (отмечено ОК).

Это проясняет начальную строфу: Душа - душна, и даль та­бачного / Какого-то, как мысли, цвета. / У мельниц - вид села ры­бачьего: / Седые сети и корветы. «Настроение мрачно, и все во­круг кажется мрачно: например, застывшие мельницы похожи на мачты у берега и шесты с сохнущими сетями на берегу». - В пря­мом значении - душа, даль, мельницы, вид; внутри сравнения -также рыбачье село и сети, всего 4-7 слов из 13; показатель тропеичности 70-45%. Душна - метонимия (на человека переносится характеристика его окружения), остальные переносные слова - ме­тафоры. Мельницы для Пастернака еще в «Поверх барьеров» были символами творческого преодоления мира, здесь они бездействуют (как сохнущие сети со следами соли), к ним будет приложимо слово «апатия» из финальной строфы. Следует ли представлять себе та­бачный цвет как светло-коричневый или темно-коричневый? Если светло-коричневый, то он подсказан степной пылью, затуманиваю­щей даль (так - ОК); если темно-коричневый (кажется, что это ве­роятнее), то он подсказан колоритом голландской живописи (ср. «картиною» в ст. 5), где и мельницы, и корабли с мачтами были обычными пейзажными мотивами. (Рассуждения Шпенглера о ме­тафизическом смысле этой коричневости еще не были опубликова­ны.) В слове табачный

присутствует также и оттенок дурманности или, во всяком случае, удушливости. Слово корветы в значении «рыбацкие суда» - нарочитая небрежность: корвет - парусный во­енный корабль («малый фрегат»; ассоциации с пушечным дымом возможны, но сомнительны).

Чего там ждут, томя картиною / Корыт, клешней и лишних крыльев, / Застлавши слез излишней тиною / Последний блеск на рыбьем рыле? «От утомительного ожидания выступают слезы на глазах, туманя вид бессильных парусов (мельничных крыльев) и умирающих рыб». - В прямом значении - ждут, томя, застлав­шие слезы, блеск, рыбий, корыта (7 слов из 15 - 55% тропеичности). Клешни - видимо, синекдоха (вместо раков или крабов, за­бракованных и выброшенных в кучи; ОК допускает, что это тоже метафора мельничных крыльев, но соединение клешней и... крыль­ев, как кажется, говорит против этого); остальное - метафоры (кар­тина - очень стертая метафора). Слово крылья совмещает значения метафорическое («рыбачьи паруса» в картине-сравнении) и прямое («мельничные крылья» в картине-реальности); может быть, в ко­рытах, кроме буквального значения, тоже присутствует и оттенок метафорического (вульг. «корабли»). Лишних (бесполезных при безветрии) и излишней тиною (напрасных слез) - повторение, ка­жущееся небрежностью, опирается на аллитерацию с клешнями. Тина парадоксально уподоблена слезам, потому что и та, и другие замутняют вид предмета (обычно же тина ассоциируется с грязью, а слезы с чистотой). Последний блеск - высыхающей на воздухе рыбьей чешуи; рыбье рыло - может быть, с вытянутыми губами, хватающими воздух: образ задыхающейся на берегу рыбы вписы­вается в общую картину мучения. Нет ли здесь вывернутого наиз­нанку образа пушкинской Золотой рыбки, исполнявшей желания, а теперь мертвой?

В предыдущей строфе картина рыбачьего села была дана об­щим планом (ближе - «седые сети», дальше - мачты «корветов»), в этой строфе - средним планом (корыта и кучи с клешнями возле хижин) с отступлениями сперва в дальний план («крылья»-паруса), потом в очень ближний («рыбье рыло»), эмоционально подчеркну­тый «слезами». В окончательной переработке 1956 года сохранен только дальний план, повторяющий картину предыдущей строфы, с раскрытием метафоры и с еще больше усиленной эмоцией: «Кры­латою стоянкой парусной Застыли мельницы в селеньи, И все пол­но тоскою яростной Отчаянья и нетерпенья».