В.В. Никулин. Классовая принадлежность и социальный статус в Советской России в 1920-е гг.
В.В. Никулин
Классовая принадлежность и социальный статус в Советской России в 1920-е гг.
К концу гражданской войны социальная структура российского общества претерпела значительные изменения. Около 2 млн. человек эмигрировали. До революции доля так называемых «буржуазных элементов» в населении превышала 16 %, к концу войны она уменьшилась в городе в 3-4 раза, в деревне с 14% до 1%1. Слои старой, буржуазной интеллигенции составляли, по мнению большевиков, потенциальную социальную базу для возрождения капитализма. Она заняла выжидательную позицию, но способна негативно влиять на социальные и политические процессы. Потому большевики не стремились ее интегрировать в новое общество, т.к. это было невозможно. В результате стали появляться «социальные жертвы», т.е. люди, в силу своей классовой принадлежности, оказавшиеся внизу социальной лестницы. Произошла социальная деформация общества.
И это было закономерно. Революции неизбежно порождают крупные социальные потрясения, происходит деформация социальной структуры. Стремясь к радикальным переменам, большевики настойчиво проводили в жизнь идею социальной реконструкции общества, классового разграничения. Суть заключалась в строгом отделении «своих» от «чужих». Неизбежным результатом становилось усиление классового аспекта различных социальных категорий. Классовая принадлежность стала определять социальный статус человека. Систематической работа по социальной реконструкции общества стала в 1920-е гг. Именно тогда окончательно сформировался механизм социальной селекции и распределения.
Как отделить «своих» от «чужих»? В 20-е гг. была разработана методика определения классовой принадлежности, включавшая в себя такие критерии, как основное занятие в момент его определения, положение в производстве и др. Помимо детальной классификации, существовала и общеполитическая, где определяющим критерием лояльности режиму выступало социальное положение до 1917 г.
Таким образом, в социальные категории люди включались не по тем функциям, которые выполнялись в настоящий момент, а по тем, какие исполнялись до революции. Понятие «буржуй» стало как клеймо. «Буржуи» рассматривались как особый сорт людей, отпечаток которого нельзя ничем смыть. «Как негр остается негром, где бы он не появился и как бы он не переодевался, так и «буржуй» остается «буржуем», хотя бы он стал нищим или живет работой»2.
В наибольшей степени это касалось категории интеллигенции и служащих, как наиболее многочисленных <...> из числа «чужих». Категория «интеллигенция» стала для большевиков не профессиональным определением, а социальным. Отсюда и строгое ее отделение от других, «дружественных» социальных групп. «Грех» ее в том, что интеллигенция была «прислужницей» буржуазии. НЭП поставил перед интеллигенцией ряд проблем, на которые она не могла не реагировать, поскольку это затрагивало основы ее существования. Часть интеллигенции начала приспосабливаться к режиму, пытаясь найти свое, если не политическое, то хотя бы профессиональное место в обществе.
Существовали два варианта повышения своего социального статуса. Во-первых, будучи высокопрофессиональным специалистом, в силу этого получать социальные блага на уровне новой «аристократии», поскольку большевики понимали необходимость сотрудничества с ними в областях, где требуются специальные знания. Но это был достаточно узкий слой людей. Для основной же массы оставался второй путь - попытаться вступить в «правящую» партию и занять более высокое социальное положение. Суть этого явления в том, что «РКП(б) перестала быть партией и формально. Она превратилась в грандиозную универсальную пробирную палату для всех явлений государственной жизни. Без ее клейма не могут получить хождение по стране ни один факт ее культурной, гражданской и экономической жизни. Что же оставалось делать гражданам страны? Не что иное, как внедриться в партию, занять в ней легализованное положение, чтобы тем самым обеспечить себе меру свободы в проявлении свойственных той или иной группе населения функции»3. Это был фактически единственный вариант перехода из одной социальной позиции в другую. Членство же в партии гарантировало получение или сохранение социальных благ.
Власти активно этому сопротивлялись, устанавливая допустимые пределы приема в партию нежелательных социальных групп. Социальные слои распределялись на четыре группы: «рабочие», «крестьяне», «интеллигенция и служащие» и «прочие». Наименее лояльные концентрировались в третьей группе, соответственно к ней применялась наиболее сложная процедура приема в партию. Критерии уточнялись на протяжении 20-х гг. в сторону усложнения процедуры приема: предоставление большего количества рекомендаций и большего стажа рекомендующих, установление квот приема, тщательное выяснение мотивов вступления и «копание» в прошлом человека. В.М. Молотов на XIII съезде РКП(б) потребовал ужесточения условий приема. По его мнению, вступающий из непролетарских элементов должен доказать, что он выдержанный, идейно стойкий коммунист и только тогда может вступить в партию4. В 1926 г. ЦК ВКП(б) потребовал проводить тщательную проверку вступающих в партию служащих (с 1926 г. интеллигенция перестает быть социально выделенным слоем и включаегся в группу служащих), путем полного документального подтверждения их автобиографий и профессионального стажа.
Ограничительные меры сдерживали, но не могли полностью закрыть доступ в партию. Во второй половине 1924 г. отмечается значительный рост числа заявлений от служащих. В Тамбове, например, количество заявлений от них превосходило как число заявлений от рабочих, так и от крестьян. Их заявления составляли от общего числа поданных 37,7 %, но при этом 76,2 % заявлений отсеивались (крестьян - 42,8 %; рабочих - 48,9 %; в среднем по губернии - 56,4 %)5. Отсев был очень велик, во многих организациях он доходил до 90 %. Например, в Острогожском уезде Воронежской губернии в мае 1925 г. поступило на утверждение укома218 заявлений, принято - 119 человек, отказано - 99. Из этих 99-ти только 17 человек были из рабочих и крестьян, остальные служащие, то самое чиновничество, стремившиеся правдами и неправдами попасть в партию, руководствуясь «в основном карьеристскими и материальными побуждениями»6.
Жесткость условий приема заставляла искать обходные пути. Стремились скрыть «неудобное» социальное происхождение, изменяли работу, выбирая отличную от профессии родителей. Практиковалось усыновление с «лучшими родителями», улучшение автобиографии. В связи с этим распространялась практика выдачи ложных документов о «правильном» происхождении местными советскими органами власти7. В конце 20-х гг., когда давление на «социально чуждых элементов» достигло максимума, многие были вынуждены объявить в прессе об отказе от своих родителей.
В 20-е гг. произошла идеологизация социальной структуры, была создана система социального контроля, переходившая нередко в классовый экстремизм, обеспечивающая контроль над процессом получения социального статуса. В дальнейшем процесс развивался уже по линии слияния с новой «аристократией» тех групп из числа «чужих», которые сумели адаптироваться к новым политическим реалиям или нужны были режиму.
1 Мухачев Ю.В. Идейно-политическое банкротство планов буржуазного реставраторства в СССР. М, 1982. С. 30.
2 Сорокин П. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992. С. 178-179.
3 XIII съезд РКП(б): Стенограф, отчет. М., 1924. С. 258. (На съезде цитировались выдержки из журнала «Современные записки», издаваемого А.Ф. Керенским).
4 Там же. С. 533-534.
5 ЦДНИТО. Ф. 840. Он. 1. Д. 2283. Л. 1-2.
6 Там же. Ф. 1. Оп. 1. Д. 1104. Л. ЗО.
7 Там же. Ф. 840. Oп. 1. Д. 2289. Л. 17-18.