Как принял Льва Шестова молодой Пастернак? (К теме: Лев Шестов и литература 20-го века).
Не из той же ли материи соткались и заставы и посады Бориса Пастернака? Сохранилось свидетельство о том, как принял Шестова молодой Пастернак. В дом Корвин-Хорватских (должно быть в 1905 г.) приехал Н. Минский и привез только что вышедшую книгу Шестова "Апофеоз беспочвенности". "Все стали обсуждать с азартом книгу Шестова… Но больше всех слушал, как завороженный, Боря Пастернак. Он мне шепнул, расширяя свои прекрасные глаза: "Тебе не понять этого! А я весь дрожу!"… (цит. по Баранова-Шестова 1983: 1.70).
Не из Шестова ли - а именно из книги "На весах Иова" (1929) - возникла мысль об "Охранной грамоте" (1929-31)? Вот, что пишет тут Шестов: "Основная задача науки истории, как ее понимали всегда и понимают сейчас, в том и состоит, чтобы воссоздать прошлое как непрерывную цепь причинно меж собой связанных событий. Для историков Сократ был и должен был быть только человеком вообще. То, что в нем было собственно сократовского, "не имело будущего" и потому для историка и как бы не существовало. Историк ценит только то, что попадает в реку времени и питает ее, а остальное его не касается. Он даже убежден, что остальное бесследно исчезает. Ведь это "остальное", то, что из Сократа делало Сократа, не есть ни материя, ни энергия, которая оберегается от гибели никем не созданными, а потому вечными законами. Собственно, Сократ для историка это то, что ничем не охранено" (Шестов 1993: 2.36; курсив внесен). Охранная грамота - это художническая история, охраняющая то индивидуальное, что историку не интересно. Обычная аналогия с термином, имевшим хождение в царской службе, представляется нам ложной.
http://sites.utoronto.ca/tsq/12/senderovich12.shtml
"...Есть что-то особенно трогательное в том, что в компании Пастернака и Виноград оказался еще и Листопад — сплошное растительное царство. О Сергее Листопаде, внебрачном сыне философа-экзистенциалиста Льва Шестова, Пастернак упоминает в «Охранной грамоте»: «красавец прапорщик» отговорил его идти добровольцем на фронт. Он погиб осенью шестнадцатого года (в воспоминаниях законной дочери Шестова, Н. Шестовой-Барановой, приводится дата вовсе уж фантастическая — весна семнадцатого; никак невозможно, чтобы Пастернак стал ухаживать за девушкой, потерявшей жениха несколько недель назад). Листопад был официальным женихом Елены. Пастернак знал его с двенадцатого года, когда, после реального училища, сын Шестова начал зарабатывать уроками; он бывал у Штихов, поскольку был одноклассником Валериана Винограда. На войну он пошел вольноопределяющимся, быстро дослужился до прапорщика и получил два Георгиевских креста. Романтическая его судьба (он был сыном Анны Листопадовой, горничной в доме Шварцманов — такова настоящая фамилия Шестова), яркая внешность, героическая гибель — все это делало Листопада практически непобедимым соперником Пастернака. Его тень лежит на всей истории «Сестры моей жизни» — Лена Виноград даже осенью семнадцатого, после всех перипетий стремительного романа, пишет Пастернаку, что никогда не будет счастлива в мире, где больше нет Сережи..." Д.Л. Быков "Борис Пастернак".
Лев Шестов и Сергей Булгаков
С 1901 г. Шестов сотрудничает в журнале "Мир искусства", где в 1902 г. публикуется его новая книга "Достоевский и Ницше". В 1902 г. Шестов знакомится в Киеве с философами Н. А. Бердяевым и С. Н. Булгаковым.
В 1909 г. уезжает в Швейцарию в г. Коппе, где пишет книгу статей "Начала и концы". Работает над книгой "Sola fide - Только верою (Греческая и средневековая философия. Лютер и церковь)", однако из-за начала в 1914 г. первой мировой войны Шестов вынужден был оставить незавершенную рукопись вместе с обширной библиотекой трудов Мартина Лютера (1483-1546), средневековых мистиков и схоластов, а также современных немецких богословов, и вернуться в Москву.
Селится с семьей в Москве (Плющиха, Новоконюшенный пер., д. 14 кв. З). Входит в литературную и философскую среду, где встречает много друзей (Вячеслав Иванов, С.Булгаков, Н.Бердяев, Н.Бутова, Г.Шпет, Г.Челпанов, М.Гершензон, С.Лурье, сестры Евгения и Аделаида Герцык и др.).
В 1915 г. становится членом Московского психологического общества.
1917 год. (27 февраля (12 марта)). Февральскую революцию встречает в Москве. Не разделяет всеобщего энтузиазма.
(Лето). Живет с семьей в имении Машковцевых в Тульской губернии.
(Сентябрь/декабрь). В журнале «Вопросы Философии и Психологии» появляется статья о Гуссерле «Mementomori». В разных журналах опубликовано 20 афоризмов.
(25 октября (7 ноября)). Октябрьский переворот встречает в Москве.
1918 год.(11(24) июня). В Москве присутствует при посвящении С.Н.Булгакова.
В июне 1918 г. Шестов приехал в Киев, где начал читать в университете введение в философию права. В июне 1919 г. становится приват-доцентом философского отделения историко-филологического факультета Киевского университета, предполагая читать курс по истории древней философии.
В ноябре 1919 г. вместе с родителями и женой Н. Л. Барановой-Шестовой Лев Исаакович переезжает из Киева в Ялту. По ходатайству Сергея Николаевича Булгакова и профессора Киевской Духовной Академии И. П. Четверикова Льва Шестова зачисляется в штат Таврического университета в Симферополе приват-доцентом. В январе 1920 г. вместе с семьей отбывает из Севастополя в Константинополь, откуда в феврале 1920 г. через Геную прибывает в Женеву.
"В Ваш 70-летний юбилей… позвольте послать Вам искренний и дружеский привет, благодарность за Вашу дружественность в течение всей нашей долгой жизни, начиная с Киева. С годами научаешься ценить и благодарить дружбу, а еще более ту бескорыстную доброжелательность и способность радости о другом, которыми Бог наделил Вас. Быть может, это один из самых редких даров. И вот с благодарностью озирая наш жизненный путь, мне хочется обнять Вас в этот день, поблагодарить и пожелать еще многая лета. Да будет над Вами благословение Божие! Мои приветствия вместе с Вами направлены к Анне Елиазаровне и детям Вашим, без которых, Вы это хорошо знаете, и Вас бы не было, и от Е.И. и моей семьи, которым Вы были также верным другом, не отделяя их от меня (что тоже не часто встречается в жизни). Особенно мне вспоминается 18-й год в Москве, перед моим выездом оттуда, и затем в Киеве, при попытке возвращения, когда Вы сшили мне рясу из гвардейского сукна. Ее еще и доныне носит один из молодых Парижских священников, моих учеников" (От о. Сергия Булгакова, 12.03.1936).
Около 20 октября 1938 г. вышла книга «Современных Записок» № 67 со статьей Шестова «Николай Бердяев». В какое время ее писал Шестов, выяснить не удалось. Можно предположить, что до болезни, в конце осени 1937 г. Прочитав статью, протоиерей Сергий Булгаков посылает Шестову сердечное и теплое письмо, которое его очень обрадовало:
Дорогой Лев Исаакович,
Сегодня я прочитал Вашу статью о Н.А.Бердяеве в Современных Записках [сноска: Соврем. Запис. № 67 — 1938 г.), и мне хочется Вас приветствовать, пожать Вашу руку. Мы почти не видаемся лично, так развели нас пути жизни, но через эту статью я услышал Ваш голос и как бы с Вами увидался. Порадовался я, что Вы сохранили такую умственную свежесть, статья эта принадлежит, на мой взгляд (хотя я за последние годы уже отстал от Ваших писаний, как, конечно, и Вы от моих), к числу наиболее интересных и блестящих Ваших вещей. При этом неожиданно обнаружились некоторые точки соприкосновения между нами, по крайней мере, в отдельных пунктах. Само собой разумеется, что не сушествует большой противоположности — как — [слово вставлено после] между философией — положительного — [написано неясно, можно прочесть «повторительного»] ничто — «свободы-противобога» у Н.А. и моей софиологией, как философией бытия (оказывается тоже — «экзистенциальной» философией, и я здесь, подобно Мольеровскому мещанину, узнаю, что говорю прозой, а не стихами). Но в понимании тварной свободы, а иной не существует, я нахожу в Вас союзника. Очевидно, дальше в «философии откровения», мы разойдемся, поскольку Вы философию веры поворачиваете в сторону а- или даже антидогматизма. Однако я вижу с новой очевидностью, как Ваш исходный постулат неразумной веры уже включает, хотя бы в качестве постулата, догматический минимум послания к Евреям гл. XI. 1.6: веровать подобает, что Бог есть. Говорю это не для полемики, а лишь затем, чтобы Вас приветствовать. Я всегда знал, а здесь определенно почувствовал, что Ваш апофеоз беспочвенности таит в себе абсолютную почву ветхозаветного откровения, которое в сознании Вашем, конечно, давно уже стало новозаветным. На склоне дней отрадно почувствовать именно это чрез индивидуальную идеологию и вопреки ей. (22.10.1938). Любящий Вас прот. С.Булгаков.
Шестов отвечает Булгакову:
Дорогой Сергей Николаевич, от всей души благодарю Вас за письмо Ваше. Радостно и отрадно встретить сочувствие своим заветным мыслям в человеке, который, как Вы, всю жизнь свою отдал на служение религиозному делу. Если я до сих пор не посылал Вам писаний своих — то единственно лишь потому, что мне казалось, что Вы слишком заняты, чтобы еше читать и мои книги, и что моя проблематика Вас не занимает. Но Вы пишете сами, что экзистенц. философия Вам близка и что Вы, не давая себе отчетами сами всегда говорили прозой. Я поэтому теперь охотно посылаю Вам свою последнюю книгу «Афины и Иерусалим», над которой я работал больше десяти лет. Статья моя о Н.А.[Бердяеве] есть только — применение — [слово неясно, можно читать — «приложение»] того, что в названной книге мне представляется основоположным. Я очень люблю и ценю Н.А. — думаю, это из статьи видно; но его уклон к Афинам (влияние немецкой школы философии) и уклон в вопросах решающих, самых важных, был всегда предметом горячих споров между нами. Ему представляется, что в истории наблюдается раскрытие возвещенной в Писании истины, и это раскрытие он понимает, как истолкование Писания в смысле символическом, как это делал Филон, т. е. в смысле, не оскорбляющем мудрость и знание эллинов. Это естественно: современная теологическая мысль в Германии (Отто, Герлер и др.) тоже так думает. А философская мысль — Хейдеггер, Ясперс, Шеллер, Гар… [неясно] прямо уже сдают Писание в архив. По-моему, конечно, религиозные преследования в Европе приняли ужасный характер, но опасность «духовная» — от представителей современной мысли гораздо больше: бойтесь не убивающих тело, а убивающих душу. Николай Александрович этого не то не видит, не то не признает и не верит, что дерево «познания» угроза тому, что живому человеку дороже всего. Между прочим, если Вы прочтете «Афины и Иерусалим», в частности 1-ую и III-ю части («Скованный Парменид» и «Средневековая философия»), может быть, Вы согласитесь с тем, что «скованный Парменид» всецело овладел схоластикой, а через схоластику и современной мыслью. По авторитетному признанию такого историка, как Жильсон, средневековые теологи, читая Писание, невольно вспоминали аристотелевское «много лгут певцы». Отсюда уже рукой подать до нитшевского «мы убили Бога». И, по-моему, сейчас нужны величайшие усилия духа, чтобы освободиться от кошмара безбожия и неверия, овладевших человечеством.
Для меня противоположности между Ветхим и Новым Заветом всегда казались мнимыми. Когда Христа спросили (Марк. 12.29), какая первая из всех заповедей, он ответил: «слушай Израиль, и т. д.», а в Апокалипсисе (2.7): «побеждающему дам вкушать от древа жизни». «Знание» преодолевается, откровенная истина — «Господь Бог наш есть Бог единый» — в обоих Заветах возвещается эта благая весть, которая одна только и дает силы глядеть в глаза ужасам жизни. Это предмет книги «Аф. и Иерусалим»: очень хотелось бы об этом побеседовать с Вами. Может быть Вы, когда будете в Булони, завернете ко мне: порадовали бы меня, — я ведь так редко и мало Вас вижу, а в письме — что скажешь? Обнимаю Вас от всей души и еще раз благодарю. Сердечный привет Елене Ивановне. (26.10.1938). Ваш Л.Ш.
«Это замечательное письмо есть род исповедания веры, — пишет Булгаков в статье "Некоторые черты религиозного мировоззрения Шестова" ("Современные Записки", № 68, 1939), — и теперь, перечитывая его, я не могу не испытывать волнения… Он звал к себе — но этой встрече суждено было осуществиться только на кладбище».
Борис Пастернак и Сергей Булгаков
При изображении благодатного труда Пастернак, помимо прочего, использует и идеи С. Н. Булгакова из его шеллингианской «Философии хозяйства» (1912), привнесшей в экономическое учение софиологию. Юрий Живаго восклицает в дневнике:
«Какое счастье работать на себя и семью с зари до зари, возделывать землю в заботе о пропитании, создавать свой мир, подобно Робинзону, подражая Творцу в сотворении вселенной, вслед за родною матерью производя себя вновь и вновь на свет!»
(3, 275)
Продолжающий дело матери пастернаковский устроитель хозяйства равнозначен булгаковскому, «причастному Божественной Софии». Мы читаем у С. Н. Булгакова:
«Человеческое творчество создает не „образ“, который дан, но „подобие“, которое задано, воспроизводит в свободном, трудовом, историческом процессе то, что предвечно есть как идеальный первообраз» (подчеркнуто (полужирный. — прим. верст.) автором. — И. С.]
(С. Н. Булгаков, Соч. в 2-х тт, т. 1, Москва, 1993, 159);
и — далее:
«Каждый человек есть [...] художник своей собственной жизни, черпающий вдохновение в себе самом»
(там же, 230).
Игорь Павлович Смирнов. Роман тайн «Доктор Живаго».
------------------
Двадцать третье и двадцать четвёртое стихотворения живаговского цикла, «Магдалина (I)» и «Магдалина (II)», входят в евангельский (под)цикл как монологи лирической героини. …
Магдалина верит Христу, видит в Нём своего избавителя. Но «до Воскресенья», иными словами, до осознания и принятия высшего, вселенского смысла Его Крестной Жертвы, ей ещё предстоит «дорасти» — пережив ужас «пустоты», безысходности, богоотставленности. Это противоречие придаёт предфинальным строфам стихотворения особую драматическую экспрессию. Достоин ли мир спасения? Ответ имплицитно присутствует в самом вопросе. Если «свет» способен вместить в себя такую «ширь» и такую «мощь», если в нём может произойти такое грандиозное, выходящее за пределы человеческого разумения событие, как боговоплощение, богоявление, значит, он (этот сотворённый Богом земной мир) вполне соразмерен Творцу. Даже будучи несовершенным, падшим, пребывая во власти греха и смерти, тварный мир заключает в себе идею неземного совершенства, свободы и бессмертия. То же самое верно и по отношению к человеку: образ Божий «вложен в него как неустранимая основа его бытия» (3 : 268). …
3. Булгаков С. Н. Свет невечерний: Созерцания и умозрения. М., 1994.
А. С. Власов «Осталось несколько минут...»(«Магдалина» Б. Пастернака в контексте романа «Доктор Живаго»)
------------------
Оставивший православную церковь «по собственному прошению», Веденяпин [847] спорит с Толстым, но признает свою близость «с некоторыми писателями из символистов». Подобно Сергею Булгакову, он смеется над федоровскими идеями о физическом возрождении умерших. Юрий Живаго так пересказывает его слова:
Воскресение. В той грубейшей форме, как это утверждается для утешения слабейших, это мне чуждо. И слова Христа о живых и мертвых я понимал всегда по-другому. Где вы разместите эти полчища, набранные по всем тысячелетиям? Для них не хватит вселенной (80).
Его критика радикальнее булгаковской, а жизненный путь противоположен: Веденяпин идет не из философов в священники, а наоборот. В предреволюционный год он возвращается из эмиграции, считает себя левым эсером и поддерживает большевиков. Его исторические прототипы любили по-блоковски называть себя «скифами». У дяди и племянников есть собственный проект воскресения, который на наших глазах реализуется прямо по ходу чтения. От начала романа к концу дело воскресения превращается в работу памяти, профессиональное занятие историка и писателя [848] .
Горе, приносимое смертью, и страх ее знакомы любому человеку; но есть утешение, которое свойственно только писателям, — или, возможно, в поиске этого утешения они стали писателями. В Подвиге Набоков назвал это так: «писательская алчность (столь родственная боязни смерти), постоянная тревога, которая нудит запечатлеть неповторимый пустяк». Пастернак поднял эту конструкцию до новой интерпретации христианства:
Человек в других людях и есть душа человеческая […] В других вы были, в других и останетесь. И какая вам разница, что потом это будет называться памятью. […] Смерти нет. Смерть не по нашей части. […] талант, это другое дело, это открыто нам (81).
Эткинд Александр - Толкование путешествий