Из книги «Reference Guide to Russian Literature». Editor Neil Cornwell. Associate editor Nicole Christian. London-Chicago: Fitzroy Dearborn Publishers, 1998. Огромный справочник начинается дюжиной вступительных эссе, за которыми следуют семьсот статей об авторах и их работах. Статьи обо всех, от Достоевского до самого незаметного писателя, почти одинакового размера. Большие писатели, однако, снабжены еще и отдельными статьями об их главных текстах.
Поэтический сборник, 1922 г. выпуска (создан в 1917 г.)
Изданная лишь в 1922 году, "Сестра моя - жизнь" является, возможно, величайшей книгой стихов Пастернака. Ее чувство единства и сплоченности может быть приписано к ее сосредоточенности на любовной интриге (или интригах), нарастание которой совпадает с весной и летом, которые охватывают Февральскую и Октябрьскую Революции 1917 года; и ее присутствие преобладает, хотя при первом прочтении этого можно не заметить. Также вездесуща здесь тема поэтического творчества - принадлежащего не только автору, но и его поэтам-наставникам (таким, как Ленау, который пишет пролог, и Лермонтов, которому посвящена книга). Если взять в этой книге образность одного из самых зрелищных ее стихов "Гроза моментальная навек", "Сестра моя - жизнь" - это ослепляющая иллюминация или сессия вспышек фото из одновременных переживаний поэтом любви, поэтического творчества и революции.
Ее 50 стихотворений разбиты на 10 глав, каждая из которых носит свое название и показывает свою определенную тематику или сбивчивую последовательность, а иногда и нечто среднее между этим. Более того, стихотворения взаимосвязаны друг с другом многообразием запутанных дорог. "Сестра моя - жизнь" имеет чрезвычайно замысловатую структуру. Начинаясь со стиха-посвящения "Памяти Демона", которое нарастанием подчеркивает преимущественное отношение к Лермонтову, глава I ("Не время ль птицам петь?") продолжает добавлять дальше влияние Байрона, Эдгара Аллана По и Редьярда Киплинга. Знаменитое заглавное стихотворение сборника (это стих с дорожной темой, примечательный уже сам по себе для тематики структуры книги) после этого заостряет внимание на самом поэте, чье своеобразное восторжение природе выделяет его из простых смертных и равняет с самой жизнью; в виде ее брата или сестры. Это отношение на равных с жизнью дальше по книге выливается в цикл стихов о саде, обрамленное сводом стихов через зеркальную призму; чудесное раздумье над тем, как поэт отражает природу. Возлюбленная, прежде неуловимая, Фата Моргана, наконец возникает в заключительном стихотворении, где поэт объявляет "она со мной". Это прокладывает путь к "Книге степи", представляя широкий обзор самого романа: его различных обстановок и контрастирующих мест действия/"декораций", и настроений, витающих над этим всем. Глава завершается ностальгическим пробуждением памяти, оправой которому служили намеки исторической реальности (1917), тем самым тонко переходя к следующей главе, которая сосредоточена на "развлечениях любимой" - и оба они, соответственно, романтическая любовь и прогрессирующая революция. И вот появляется известное "Сложа вёсла": исступленная, но все же иронически самосознательная медитация над восторгом от условного романтического блаженства. "Развлечения" любимой" заканчиваются "Уроками английского", являющими ловкую демонстрацию собственного изобретательного знакомства Пастернака с Шекспиром, таким образом прокладывая дорогу к его "Занятью философией" и циклом определения, который показывает наглядно его восприятие поэзии, креативность, и душу в чисто поэтических условиях, связывая с миром природы и чувств. Его "занятье" также захватывает собой грозу, средство для передвижения как любви, так и революции. "Заместительница", заключительное стихотворение главы, - это живое и действующее "фото" любимой, которое поэт носит в ее отсутствие. Выработанное внутреннее присутствие Лермонтова в этом творении делает завершенной (а начато в "Памяти Демона") еще и другую картину в поэтической последовательности.
"Песни в письмах, чтобы не скучала" - это вроде слияния двух предыдущих глав. Отнесение к письмам напоминает о физической разделенности влюбленных и дает знать о перемещении обстановки и места действия в лесистые окрестности Москвы. Целая гамма чувств здесь сопровождает этот роман: от общего между двоими возбуждения от момента (воскресенье на Троицу в "Воробьевых Горах") до сценки между влюбленными и обидчивости (у нее), порожденной тем, что время течет слишком быстро (в "Майн Либхен ..."). Финальное стихотворение, "Распад", вовремя предлагает еще одно развитие и снова передвигает поэтическое повествование прочь из Москвы. Очередной стих на тему поездов, он раскрывает нам поэта в пути по маршруту (как и в заглавном стихотворении книги), с нетерпением ждущего, чтоб столь малое время прошло и не тянулось слишком долго. Повторяется описание уже знакомой нам местности по Балашову, преображенное суматохой и крахом революции. Поэтому, "романтическая" нетерпеливость, прослеживаемая в стихотворении, вступает в противоречие с другой ее разновидностью - теперь так мучительно длится недолгий исторический отрезок настоящего. Место действия "Романовки" происходит возле Балашова. Стихотворение "Степь", открывающее главу, увековечивает степь в словах и образах, которые одновременно торжественны и чувственны, ибо влюбленные в то же самое время разыгрывают свою постановку действий той Осени. Когда все утихает "после осени", эта обстановка делается более ограниченной, суженной (в этих самых двух "знойных" стихотворениях), по ходу того, как мы перемещаемся внутрь поверженного жарой города Романовка. Военная обзорность напоминает о революционном лете 1917-го и настроение исполнено взволнованности, даже паранойи. Мы продвигаемся вдоль Тамбовской железнодорожной линии в Балашов(о), от Романовки до Мучкапа (Muchkap), в следующей главе "Попытка душу разлучить", которая служит чем-то вроде перехода: неизбежный отъезд поэта из местности, совпадающей с его подразумеваемым разлучением с любимой. Жара, изнеможенность, и чувство ограниченности из предыдущей главы уже позади, но теперь - с ощущением того, как по нарастающей поэт абстрагируется от этого всего. Заключительное, заглавное, стихотворение, которое следует за эмоционально наполненным противостоянием между поэтом и его любимой, документирует его размолвку с ней в жизни и всего вокруг, что связывало их так неизгладимо с этим романом. "Возвращение" переводит неизбежность в актуальность и показывает поэта в дороге. Самая короткая в книге, - глава начинается самым длинным в сборнике стихотворением, "Как усыпительна жизнь!" - еще один железнодорожный стих. Здесь и бессонница, и описания душевных метаний во время долгих переездов, заодно с пророческими оживающими в памяти моментами самой поездки, и все это смешивается с наплывающими воспоминаниями других времен и мест. Предпринятое расставание с любимой выливается в ее полное отсутствие в тексте, и завершается тем, что поэт оказывается снова в Москве, таким образом заполняя до конца обойму стихов про нее. Вернувшись, он ищет освобождение от того, что открылось ему в путешествии и в целом от всего того, что произошло, - пытается забыться сном.
Только в предпоследней, ведущей к концу, главе ("Елене"), возлюбленной дается имя. Разбитый в результате сиюминутного опыта ситуаций, роман также и пронизан безответным чувством прошествия. Внимание постепенно переводится со влюбленных на то, что творилось вокруг исторически и по времени года. Предпоследнее стихотворение, "Лето", - это чувственный призыв уходящего лета, перемежаемый наплывом отсылок к политике временного правительства Керенского. Небрежность их предполагает, что история внесла особый тон и окраску в то лето, нисколько не затеняя его. Блестящее "Гроза моментальная навек" делает на память последнее фото (средствами самой бури) местности и железнодорожной станции (которая полустанок), увековеченных их романом. Обильность текстовых отголосков подразумевает замену обычного хода повествования книги повторяемостью ситуаций, выделяя подход к завершению и продолжение этого - конец книги, вылитый в финальную главу, "Послесловие", содержащую многочисленные связки с начальной главой. "Любимая, - жуть!" торжественно описывает эпические страсти влюбленного поэта (перекликающееся с заглавным стихотворением книги), а величественное "Давай ронять слова..." (наводящее на мысли про Балашов) сравнивает мастерство поэта в качестве "сеятеля слов" с создателем самой природы. И вновь появляются связанные с этим представления, но возвышенное чувство перехода за грани, как в прошлых стихотворениях, отсутствует и здесь есть лишь беспокойные намеки на настоящее истории. Заключительный стих, так подходяще названный "Конец", передает недоверчивость, объединенную с усталостью, и снова поиском утешающего забытья дрёмой без сновидений.