Уженье на реке Вороне. Д. Торчилло. - 1881 г.
II.
Ужение на Вороне, начавшееся для меня 29-го мая и закончившееся 13-го сентября, по количеству, качеству и величине пойманной рыбы, далеко оставляет за собою всё, что мне когда либо приходилось испытать в этом отношении прежде. Коллекция снимков, сделанных мною за многие и многие годы ужения, с пойманных в разных местах экземпляров, потеряла ныне в глазах моих всякую цену и значение, в виду того множества рисунков, которыми обогатился я за нынешнее лето на Вороне.—Лавливал я не мало на своем веку: ловил и на Волге, с ее многочисленными в Тверской губернии, притоками: Вазузою, Осугою, Шешмою, Лочею, Шошею и др., и в верховьях Оки, и на впадающих в последнюю реках Тульской и Рязанской губерний, и под Москвою, где озеро Синёж, по обилию в нем рыбы, представлялось мне доселе каким-то волшебным Эльдорадо,—но все эти места, взятые вместе, не стоят двух - трех хороших на Вороне омутов и плёсов („прямиц", как называют их местные жители).
Сначала рыбные богатства реки просто меня озадачивали. Всюду привыкнув слышать одну и ту же песнь, что наши речные и озерные воды год от году мелеют, и что рыба в них с каждым годом переводится, я терялся в догадках и предположениях, встретясь здесь на Вороне лицом к лицу с фактом, представляющим такое отрадное исключение из общего правила. По словам почтеннейшего Михаила Васильевича, не только незараженного общею всем охотникам страстью к некоторому хвастовству и преувеличениям, но из излишней скромности впадающего иногда в противоположную крайность, а также по свидетельству других аборигенов края, на Вороне вовсе не замечается с годами уменьшения в количестве рыбы.
Один из местных рыболовов, скорее правда дилетант, чем настоящий охотник, и более теоретик, чем практик, восхваляя на все лады свою родную Ворону, пришел, как это часто случается с теоретиками, к крайним по этому предмету положениям и выводам. Он заверял меня, что не только незаметно ежегодной в речке убыли рыбы, но наоборот, с каждым годом количество ее приметно растет.
— Чем же вы объясняете это? спросил я.
— А вот чем, отвечал он. Речные воды настолько кормны и представляют собою такое роскошное приволье для рыбы всяких родов и видов, что последняя не покидает их с того момента, как выклюнется из икры и до той злополучной минуты, как попадет в руки рыбака. В Вороне у нас рыба, так сказать, оседлая, она здесь родится, растет, мечет икру, старится и умирает, не покидая места рождения.... Есть омута, где по нескольку лет кряду замечают одного и того же чудовищного сома, хотя с разлитием весенних вод, на несколько верст затопляющих берега, ему легко, казалось бы, было подняться вверх, или скатиться вниз из своего летнего места обитания. Я полагаю далее, продолжал мой собеседник, что рыба, заходящая сюда весною с Хопра и Дона, в силу того же, находимого ею в нашей реке, простора и приволья, остается здесь и по спаде вешней полой воды, не скатываясь вниз, как это бывает в других реках.
Ближайшее и непосредственное затем мое знакомство с Вороною, в течение минувшего лета, во многом подтвердило эти слова, и объяснило причины, если не ежегодного прибавления рыбы (что подлежит сомнению), то во всяком случае, отсутствия того обезрыбления наших рек, которое составляет предмет жалоб и сетований не только в центральной полосе России, но даже и в таких местах, как низовья Волги, Урала и Дона.
Значащаяся на всех мало-мальски порядочных картах Ворона идет в Хопер, впадающий в свою очередь в Дон. Жители мест, прилегающих к ее устью, (близ Борисоглебска), оспаривают, впрочем, эту, установленную отечественною географией, истину, утверждая, что по характеру берегов,—берегов, следующих за соединением обеих рек, и более сходных с берегами Вороны, чем Хопра,—а равно по обилию водящейся и вылавливаемой ниже Борисоглебска рыбы, вернее допустить, что Хопер впал в Ворону, а не последняя в первый. Оставляя этот вопрос открытым, я постараюсь в настоящем очерке дать читателю хотя приблизительное понятие о характере реки в районе Кирсановского уезда, в той его части, где я имел случай хорошо познакомиться с нею и изучить ее.
Считаю уместным выразить здесь мою глубокую признательность судебному приставу Н. А. Толмачеву, местным землевладельцам: Н. Д. Булыгину, гг. Сосульниковым, и управляющему г. Плотицына, И. И. Сабелькину, благодаря любезной предупредительности и вниманию которых, я получил доступ в такие заповедные места, где ужение и всякая иная ловля строго воспрещены всем.
Протекая с ССВ. на ЮЮЗ. по уезду, представляющему совершенно ровную и едва заметную, в этом направлении, покатость, Ворона делит его на две, почти равные, части, причем все, орошающие уезд, реки, за исключением лишь небольших ручьев и речек в Северо-западном углу его, несут в нее свои воды—По громадному количеству береговых низменностей и по непрерывной почти цепи болот и заливных озер, сопровождающих течение Вороны, последнюю смело можно было бы назвать степною рекою, если бы не полное отсутствие берегов, совершенно голых, обнаженных.—Густые, местами просто непроходимые, заросли и чащи кустарника всюду покрывают оба берега, окаймленные у воды кугой и камышами. До какой степени берега непроходимы, приведу следующий пример: село Инковка, расположенное на берегу Вороны, отстоит от находящегося на другом берегу с. Рамзы, на три, много четыре версты, а между тем, Инковские крестьяне, чтобы попасть в Рамзу, должны в летнюю пору делать обезд в 35 верст, направляясь сперва в Кирсанов (17 верст), и затем уже оттуда в Рамзу (18 верст). Причиной тому оба берега Вороны, между Инковкой и Рамзой буквально непроходимые и непроездные, по массе болот, озер и заливов, сплошь укрытых разною кустарною порослью.—Что касается меня, то ловя рыбу на протяжении тридцати слишком верст, я на всем этом пространстве не встретил места, где бы можно было свободно и беспрепятственно пробраться с удочками сквозь непролазную береговую чащуру, хотя бы на расстоянии двух верст. Вот почему и ужениена Вороне, по крайней мере, ужение серьезное, с надеждой на успех, без лодки совершенно немыслимо. Разве лишь неподалеку от города найдутся два-три удобных места, особенно усердно посещаемых многочисленными Кирсановскими рыболовами.
Местами кустарник сменяется настоящим сплошным лесом, преимущественно дубовым и липовым, с примесью осины, ольхи и орешника. Есть места, где едешь по Вороне, как по широкой аллее хорошо содержимого, барского парка.—Ничто не может сравниться с красотою и дикою прелестью таких девственных мест, особенно при вечернем солнечном освещении, или в осеннюю пору, когда лес засквозит, поредеет, и листва его заискрится золотым и всеми оттенками ярко-красной и желтой красок.
Течение Вороны величаво-медленное, спокойное и тихое, что объясняется, как ничтожным наклоном местности, по которой пролегает русло, так и значительным количеством находящихся на реке водяных мукомольных мельниц. Лесистый характер берегов сообщает еще одну замечательную особенность речной поверхности. Даже и в сильный ветер, волна редко где рябит зеркальную гладь реки, сжатой крутыми, часто отвесными, как стена, берегами и хорошо укрытой и защищенной всякою береговою порослью и высокими прибрежными камышами.
Вследствие многочисленных извилин, крутых колен и поворотов, образуемых течением, не только под прямым, но зачастую даже под острым углом (*), река обилует громадной глубины омутами, выбиваемыми в полую воду и заваленными, обыкновенно, дубьем, корягами (по местному выражению, „коблами"), и всяким лесным сором и хламом.—Самые названия омутов часто указывают на их характер и глубину; так есть омута: Черный, Гнилушки, Бездонный, Темный и др.—Нередкость вовсе в каком-нибудь омуте или плесе встретить у берега, а то и посреди речного русла, на глубине двух трех сажен, торчащее из воды, дерево в более или менее наклонном положении, с толстыми сучьями и еще зеленеющею верхушкою, оторванное от берега в миновавшую весну. Возле таких деревьев всегда кишит бесчисленное множество всякой мелочи, и, привязав лодку к одному из сучьев дерева, можно смело рассчитывать выудить на живца хорошего судака, щуку, или соменка, привлекаемых сюда этою мелочью. Да и другая рыба, как-то: голавль, язь и, в особенности, окунь, любят такие места, так что и уженье на линючего рака или раковую шейку обещает здесь богатую, почти всегда верную добычу.
В некоторых местах под берег идут большие подходы; так, верстах в четырех от города, близ усадьбы г. Волкова, есть подход, куда, при ловле сетью или неводом, прячется вся крупная рыба—головли, лещи, и сазаны, в огромном количестве гуляющие в жаркие ясные дни и хорошо видимые с крутобережья.
Берега реки, большею частию, глинисты; песчаные, низкие крайне редки; если таковые и встречаются, то исключительно лишь в омутах, где высокому и крутому глинистому берегу соответствует иногда с противоположной стороны низменный песчаный. Каменистых берегов я не встречал вовсе.
Обычная глубина реки—от одной до трех сажен и более, а в некоторых местах, как например, в омутах, у железно-дорожного моста, и под мельницами—от пяти до девяти, и более, сажен. Все это представляет собою драгоценные условия, чтобы рыба держалась в реке, и она, действительно, держится в поразительном множестве.
Прибавьте к сказанному несколько иловатое дно реки, обилие в ней всяких кормных трав, массу заливов и прибрежных озер, соединяющихся с рекою быстрыми, в вешнюю пору переполненными водою, ериками, и вы без труда поймете, что с одной стороны рыбе есть где жить, есть где метать икру и чем кормиться, а с другой—рыбаку с серьезною рыболовною снастью: сетью, неводом и пр.—почти нечего здесь делать. Гулевая и непуганая, так как река несудоходна, рыба ловится здесь преимущественно переметом и удочкою, а при этих способах ловли, и при ничтожном, сравнительно, числе рыболовов, находящемся в прямой зависимости от недостатка мест сбыта, отношение между количеством вылавливаемой рыбы, как бы последнее ни было значительно, и количеством рыбы, остающейся в реке, может быть смело выражено цифрами—1: 1, 000,000.
Из нижеследующих страниц настоящего очерка и помещенных в конце его цифровых данных, читатель сам увидит, насколько заманчиво и успешно на Вороне ужение; здесь же не могу пройти молчанием одного эпизода из моей прошлогодней рыболовной практики....
<...>
стр. 71-79
IV.
_____________________________
*) В пример того, насколько рыбны эти озера, приведу здесь случай, имевший место в начале прошлого Мая месяца. Самое большое из находящихся в уезде озер, оз. Ранза, протянувшееся в длину верст на 15 и принадлежащее 6ти владельцам, некоторыми из них, в принадлежащих им частях, сдано было по контракту одному рыбопромышленнику за весьма невысокую цену. В первый же улов арендатор взял из озера до 500 п. рыбы, преимущественно леща, судака и в значительном количестве сома и щуки. И это поймано в ничтожной, сравнительно, части всего озерного бассейна! Даже небольшие подгородные озера, как Лебяжье, Прорва, Шинино и др. доставляют крестьянам близлежащих слобод и сел значительную массу рыбы, преимущественно карпии, леща, линя и карася. Мне лично случалось лавливать в озерах довольно крупннх окуней и язей.
**) См. Сабанеева „Рыбы России" стр. 134.
<...>
Щука, подобно сому, водится на Вороне в изобилии, попадаясь, впрочем, преимущественно в травянистых, заросших камышом и кугою плёсах, полоях и речных заливах. Много ее также в прибрежных по Вороне озерах. Она, по словам местных рыбаков, достигает здесь трех пудов веса, при саженной длине туловища. Я сам был очевидцем, как однажды Михаил Васильев снял с перемета восьмифунтового судака, у которого на значительном от хвоста расстоянии, с обоих боков видны были еще свежие, глубокие следы страшных зубов хищника. Другой же раз мне пришлось самому видеть громадную щуку в одном мельничном омуте, причем со мною повторилось происшествие, сходное с тем, о котором рассказывает в своих „Записках об уженье рыбы" С. Т. Аксаков.—Возле меня, прямо у ног моих, ходил на кукане только что пойманный большой фунтовой окунь. Так как кукан был сделан тут же, на живую руку, то необрезанная и необструганная, как следует, за неимением ножа, довольно толстая и сучковатая палочка его была в длину вершков шести. Не прошло и двух минут по посадке мною окуня на кукан, как вдруг он порывисто поднялся со дна на самую поверхность воды, а вслед за ним показалась и громадная пасть щуки, мгновенно его схватившей на моих глазах. Напрасно бросился я к кукану, надеясь, что палочка сослужит мне на этот раз службу крючка; на нем болталась одна веревка. И окунь, и палочка, и довольно значительный, как бы отрезанный ножем, конец веревки — все было поглощено прожорливым чудовищем. — Весною прошлого 1880 г., две огромные щуки, одна в два слишком пуда, другая немного менее,—попали рыбакам на перемете; в последней, говорят, нашли до десятка жерличных крючков.
Берет здесь щука не только на всякого живца, причем нисколько не брезгает даже ершами, но и на линючего рака. Мне не случалось ловить щук более двенадцати фунтов. Причина этого заключается отчасти в том, что много половив на своем веку щук и считая их самою заурядною рыбою, я здесь на Вороне исключительно сосредоточил свое внимание на ловле судаков и сомов, из которых первые составляют под Москвою редкую для охотника добычу, а вторые неизвестны почтя вовсе *). Вследствие этого, удочек с басками заставлялось на ночь очень мало; простые же крючки, без струнных поводков, хотя бы и на толстых бичевах, крупная щука легко перегрызала.
Судак, из хищных пород рыбы, за исключением разве окуня, составляет на Вороне едва ли не самую распространенную, достигая, по словам рыбаков, полупудового веса. Мне таких крупных экземпляров ловить и видеть не приходилось; восьми же и десятифунтовых за лето выудил я немало; самый большой весил 13 1/2 фунтов, причем был так толст в спине, что с трудом обхватывался рукою. Длина его, от конца головы до оконечности хвостового пера равнялась, 19 1/2 вершк.—Это был чрезвычайно красивый, с роскошною окраскою, экземпляр: спина — сизо-черная, бока—ярко-золотистые, поперечные, темные на них полосы — четко обозначенные; наконец, щеки и жаберные крышки отливали золотом и всевозможными металлическими оттенками цветов зеленого, синего и фиолетового. О количестве судаков на Вороне можно судить уже по тому, что за три с половиною месяца мне удалось поймать их более, чем щук и сомов, взятых вместе. Перелистывая свою записную охотничью книжку, я вижу, что ни одна почти ловля не обходилась без того, чтобы не был пойман, хотя один, судак.... выдавались дни, когда их ловилось по пяти, восьми и даже одиннадцати штук. Рыба преимущественно ночная, судак попадает однако и днем, и это вовсе не составляет большой редкости. Так, 13-го августа, у железнодорожного моста выудил я, не сходя с места, четыре судака, причем один из них взял даже на червя, на донную удочку,
______________________________
*) Только на Клязьме, в Павловском посаде (60 верст от Москвы, по Нижегородской желез. дор.) и ниже изредка попадают сомы, и то небольшие.
заставленную для лещей. Единственною насадкою при уженьи судаков служит живец, и притом не очень крупный, преимущественно уклейка; на окуня судак берет крайне редко, а на подлещика или густеру и совсем никогда, что объясняется сравнительно небольшою его пастью и довольно узкою глоткою. Клев его похож на клев крупного окуня; при вытаскивании он скоро ослабевает, и вообще, по моему мнению, он—едва ли не самая бессильная на удочке рыба, уступающая даже лещу.
Окунь держится в Вороне также, как и родственный ему судак, в поразительном множестве и достигает, если верить местным жителям, девяти фунтов веса; Михайло Васильев, показания которого заслуживают полной веры, лавливал на своем веку семифунтовых; окуни же по пяти фунтов не составляют здесь редкости.
Насадкою для них служат: живец, линючий рак, раковая шейка, червь, и даже сальник или угорь. Очень крупных окуней мне ловить не удавалось; два раза лишь попадали окуни фунтов, вероятно, по пяти, и к сожалению, в обоих случаях шелковая, но довольно тонкая леска, не выдержала их при подъеме в лодку. Самый большой экземпляр в 2 3/4 ф. выужен был Борисом, и то не на Вороне, а на впадающей в последнюю, маленькой, глубокой, обилующей омутами, речке „Калаис". Что касается окуней, весом от полуфунта до двух, то таковых выужено нами бесчисленное множество.
Немало на Вороне и шересперов, о чем можно заключать по весьма часто и во многих местах наблюдаемому бою этой рыбы, который, как известно, настолько характерен, что опытный рыбак без труда отличит его от всплеска всякой другой рыбы. Ловят его здесь крайне редко, преимущественно весною, на мельничных омутах, когда плотины еще не заперты; тут он успешно ловится на живца и на блесну, пускаемую в самую быстрину и водоворот мельничного омута. По рассказам Михаила Васильева, шереспер или „белесть", как его называют, достигает здесь огромного веса, а именно, тридцати и более фунтов, при двухаршинном почти росте.
Ловлею этой рыбы я не занимался вовсе, и случайно лишь вынул однажды на ночную удочку шереспера около 6-ти фунтов.
Налим также обитает в Вороне, хотя в значительно меньшем количестве, чем например, в реках Тверской губернии, Волге и ее притоках. И вес его здесь незначителен: редко попадают пятифунтовые.
Из нехищной белой рыбы, в отношении количества и величины, первое место бесспорно принадлежит сазану, лещу и голавлю.
Что касается первого, то он часто бывает более пуда. Странным и, на мой взгляд, совершенно необъяснимым представляется тот факт, что он здесь никогда почти не попадает на удочку, тогда как в недальнем отсюда расстоянии—на р. Цне, под Тамбовом, ловится превосходно, чему я сам был свидетелем. За тридцать слишком лет своей рыболовной практики, Михайло Васильев, например, поймал менее десятка сазанов на раковую шейку.
Лещ, заполняя повсюду огромными стаями тихие воды Вороны и ее притоков, ловится, главным образом, сетью. Удят его впрочем тоже довольно успешно, бросая пред началом уженья, на облюбованном заранее месте, прикормку, состоящую из распаренных зерен ржи, пшеницы, или просто из черного хлеба. Берет он лучше всего на красного навозного червя и раковую шейку. В числе мелочи, всегда во множестве мне попадавшейся, первенствующее место принадлежало большею частью мелкому лещу и, столь схожей с ним по форме, густере. Случалось весьма часто на леску с тремя поводками вытаскивать сразу по три подлещика. Вес леща достигает здесь зачастую двадцати фунтов, но мы с Борисом, не занимаясь серьезно уженьем этой рыбы, крупнее трехфунтовых не лавливали. Огромное количество леща заходит в полую воду в прибрежные речные озера. В этом отношении упомянутое выше оз. Рамза пользуется большою известностью, и не только снабжает рыбою местные рынки, но и дает возможность вывозить ее за пределы уезда. Не далее, как сегодня, когда я заканчиваю настоящий мой очерк, получено в городе известие о новом чудовищном улове на Рамзе; поймано, как говорят, несколько сот пудов крупного, отборного леща, не считая другой рыбы.
Голавль на Вороне также весьма обыкновенен, но ловится мало. Удят его на раковую шейку, линючего рака и на живца. Уженье на кузнечика совершенно неизвестно. Мне случалось много раз в некоторых омутах и у железнодорожного моста (где при мне произведено было измерение глубины в 27 аршин), любоваться целыми стаями этой рыбы, тихо и важно гуляющей в ясные дни на жарком солнечном припеке. Голавлей аршинного роста я видал немало, но самые большие, попадавшиеся мне на раковую шейку, не превышали двух с половиною четвертей и трехфунтового веса. Один только раз громадный голавль, судя по его силе, тяжести и величине, фунтов двенадцати, взял у меня на раковую шейку. Я водил его на кругах, около получаса времени, и, наконец, подвел этого красавца к лодке. Совершенно по-видимому, обессиленный, он лежал несколько секунд у поверхности воды, на боку, почти недвижимо.... Подсачка, как на грех, не было.... Приходилось или брать его руками или рискнуть поднять на лесе; я избрал последний способ, но только что взял лесу в руки (она была очень длинна и путалась), как голавль бешено метнулся, и леса порвалась. Досада была неописуемая, и нас с Борисом не мог утешить даже беспримерно хороший в этот день лов окуней.
Да послужит сейчас мною рассказанное происшествие с голавлем серьезным предостережением всем товарищам по охоте. Сколько нибудь серьезное ужение на хорошем рыбном месте без подсачка совершенно немыслимо; забыть взять с собою последний—непростительная оплошность, а не взять его намеренно, из лени, или в том рассчете, что крупной рыбы не попадет—преступление....
Мне остается сказать несколько слов об остальных видах рыбы, водящейся на Вороне.
Язь, (по местному выражению „ожирок") не составляет здесь редкости, в особенности мелкий, до полуторы четверти роста. Однажды на городском базаре мне случилось видеть привезенного откуда-то с Вороны 9-фунтового язя. Крайне много его бывает в некоторых, соединяющихся с Вороною быстрыми ериками, озерах, куда он заходит в вешнюю воду. Одного язя довелось мне поймать на малька; лучше же всего, как и лещ, берет он на красного навозного червя.
Красноперка и плотва нередко встречаются на Вороне в бесчисленных массах; в речных заливах, густо поросших травою, и переполненных всякою водорослью, кишат их целые мириады. Первая, как уверяли меня здешние рыбаки, достигает иногда девяти фунтов веса (по Михайлу Васильеву, только пяти). Самую большую красноперку, поразительной красоты по цвету чешуи, плавников и хвостового пера, выудил Борис на раковую шейку; она весила 2 3/4 ф. Здесь кстати заметить, что красноперка крайне живуча на крючке; вместе с окунем и подлещиком она составляет лучшую для сома насадку.
Уклейка, несмотря на массу хищной рыбы, отовсюду грозящей ей опасностью, водится на Вороне в невероятно огромном числе; я не видал омута или достаточно глубокого плеса, где бы эта маленькая, проворная рыбка не пестрила собою тихую водяную поверхность. Во время метания ею икры мы с Борисом ловили ее массами, и не удочкою уже, а просто или руками под берегом и в прибрежной траве, или подсачком, черпая ее у берега, как в садке.
Следует заметить, что она здесь превосходно берет на червя, чего не случалось встречать в других местах, напр.: в Тверской, Московской и Орловской губерниях; лов же ее на муху, предшествуемый в свою очередь довольно таки скучным ловом самих мух, здесь совершенно неизвестен.
Еще два слова о ершах, ельцах и пескарях. Обилие ли в водах Вороны всякого рода хищников, характер ли самого течения реки, ее русла и берегов, или наконец другое какое обстоятельство тому причиною но все эти три вида попадаются не часто, и притом далеко не той величины, как например под Москвою в верховьях Волги и других местах центральной России.
<...>
Д. Торчилло.
Кирсанов, 1881 г. Февраля 25-го.