М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая. "Сестра моя - жизнь" Бориса Пастернака..."."Мухи мучкапской чайной"

Мухи мучкапской чайной. Стихотворение из раздела о ccopе с любимой: «Попытка душу разлучить», четыре стихотворения. Расположены они в последовательности, противоположной фабульной: следовало бы 4) «Попытка душу разлучить», фон любовной близости и названья Ржакса и Мучкап; 3) «Дик прием был, дик приход», описание размолвки; 2) «Мухи мучкапской чайной», после размолвки; 1) «Мучкап» («Душа - душна...»), отъезд и волнение, придет ли она его проводить. Этих вопросов композиции раз­делов и книги в целом мы здесь не касаемся; общий контекст стихотворения о мухах, во всяком случае, читателю ясен, хотя бы со второго чтения. К сожалению, нам не была доступна работа: Anna Majmieskulow. «Мухи мучкапской чайной» Бориса Пастернака*. 

* Majmieskulow Anna. «Мухи мучкапской чайной» Бориса Пастернака// Zeszyty Naukowe Weszej Szkoly Pedagogicznej w Bydgoszczy. Studia Filologiczne. Z. 35. Filologija Rosyjska. (12) 1990.

   Если бровь резьбою / Потный лоб украсила, / Значит, и разбой­ник? / Значит, за дверь засветло? «Летом, в предвечернее время, вспотевши от зноя, нахмурив брови, герой приходит к героине, но она прогоняет его, как разбойника». - Так и ОК; очень важно, что внешность героя показана со стороны, глазами возлюбленной, это позволяет ему потом (4-я строка) говорить о себе в третьем лице. Впрочем, не исключено и понимание: «Если у героини от зноя плохое настроение и хмурятся брови, значит ли это, что героя надо гнать, как разбойника?» Слова в прямом значении, по которым при­ходится конструировать ситуацию: потный лоб, за дверь, засвет­ло (но не бровь - это синекдоха). Зачин насыщен эллипсами, про­пусками слов (Если <я прихожу к тебе с нахмуренной> бровью на потном лбу, <разве это так уж сразу> значит, <что я> злодей...») - может быть, имитирующими взволнованную речь. Необязательное с первого взгляда слово засветло (герой собирался провести с лю­бимой женщиной весь вечер) вводит тему времени, которая прой­дет по строфам: «засветло» (I) - закат солнца (III) - ночь (VIII—IX) - и в концовке выход из масштаба часов в масштаб месяцев («в ию­ле», XI).

   Но в чайной, где черные вишни / Глядят из глазниц и из мисок / На веток кудрявый девичник, / Есть, есть чему изумиться! «Ге­рой уходит в чайную, садится у окна, за окном - ветки в кудрявой листве, похожие на девушек» (может быть, не хуже, чем прогнав­шая его возлюбленная, фамилия которой, как мы помним, - Вино­град). Ветка с девочкой сравнивалась еще в «Не время ль птицам петь». «Начинается изумительное чудо успокаивающего слияния с миром: черные глаза героя становятся похожи на темные вишни в мисках, стоящих в чайной». Вероятнее даже, не «черные глаза героя», а «черные глаза сидящих в чайной»: т. е. герой попадает в успокаивающую среду, где люди, вещи и ветки уже - одно. Вре­мя действия - июль (строфа II), как раз сбор вишен. Менее веро­ятно, что «вишни в мисках» - это часть крупного («глыбастого») растительного орнамента из строфы V. Предположение ОК, что «девичник» - это настоящие девушки в чайной, которые могли бы стать предметом для ревности, вряд ли возможно: чайная - мужское место. В прямом значении: чайная, миски, вишни, ветки, м. б. изу­миться (гипербола).

   Солнце, словно кровь с ножа, / Смыл - и стал необычаен. / Словно преступленья жар / Заливает черным чаем. Герой гово­рит о себе то ли в первом, то ли в третьем лице (как будет видно из слов в душе его в следующей строфе). С ним и с миром соверша­ются параллельные изменения. «Необычайное чудо продолжается. Он пьет чай, крепкий до черноты, и перестает чувствовать себя преступником. Одновременно и за окном постепенно закатывает­ся солнце, кровавое, как преступление», и приближается черно­та ночи. Если принять (натянутую?) метонимию «солнце = пот от зноя» (КП), то связь еще проще: «герой, войдя в чайную, умыва­ется и садится пить чай». ОК не допускает возможности разгово­ра о себе в третьем лице и подставляет подлежащие: «<Бог> смыл солнце с неба, и <гроза> заливает его черным чаем» - это ненужное усложнение (подсказанное словом «Божьей» в строфе IV). Ско­рее уж можно подставить «<Вечер> смыл солнце и стал необы­чаен...»; но тогда в следующей строфе пришлось бы понимать «к дню, кипящему в душе вечера», а это странно. В прямом значе­нии: только солнце, чай (80% тропеичности), отсюда и трудности реконструкции.

   Пыльный мак паршивым пащенком / Никнет в жажде бере­гущей / К дню, в душе его кипящему, / К дикой, терпкой Божьей гуще. За параллелью с дальним солнцем - параллель с ближним заоконным маком. Речь от третьего лица: «Покой еще не наступил: в душе героя еще кипят страсти миновавшего дня, хотя чай уже вы­пит, и в чашке осталась лишь гуща чаинок - невкусных, но благо­датных». (Как герой успокаивает себя чаем, так на чай переходит дикость его страстей.) «В этом успокоении - спасительном, берегущем - хочет принять участие и снотворный мак, тоже засохший и жаждущий, как будто тоже кем-то прогнан, подобно паршивой со­баке». (В предыдущей строфе закат за окном и чаепитие перед ок­ном были только параллельны; здесь мак тянется к участию в чае­питии, параллели сближаются.) «Берегущей» - метонимия: бережет, конечно, не жажда, а утоление жажды. «Кипящий» день - по accoциации с кипящим чаем; мак (закрывающийся на ночь) тоже похож на чашку. Маки в зной - тема двух стихотворений Анненского, вряд ли они обогащают смысл нашего стихотворения. В прямом значении - пыльный мак, душа, терпкая гуща. Всего в первых че­тырех строфах 16 прямых словоупотреблений на 42 знаменательных слова. Показатель тропеичности - 60%.

   До сих пор стихотворный размер менялся с каждой строфой - как будто отражая душевное смятение поэта. Дальше он становит­ся единообразен, как будто герой успокаивается. Это 4-ст. хорей с окончаниями МЖМЖ, как в строфе «Солнце, словно кровь с но­жа, смыл...», где говорилось о начинающемся успокоении.

   Ты зовешь меня святым, / Я тебе и дик и чуден, - / А глыба­стые цветы / На часах и на посуде? Возвращение к разговору от первого лица - со вторым лицом, с отсутствующей возлюбленной. Она называла его (не только разбойником, а и) юродивым - «ди­ким и чудным святым; но разве не такова же вся обстановка чай­ной, с которой сливается герой?» Циферблаты и тарелки, укра­шенные изображениями цветов - бытовые реалии. Неожиданный переход от «<ты зовешь меня> разбойником» к «ты зовешь меня святым» - через подразумеваемый образ сораспятого разбойника, первым вошедшего в Христов рай; раю в таком случае уподобляет­ся чайная. Слово «святой» подготовлено «Божьей гущей». В пря­мом значении - зовешь, цветы на часах и на посуде. Начало этой второй части стихотворения отмечено на лексическом уровне ок­казиональным неологизмом глыбастые.

   Неизвестно, на какой / Из страниц земного шара / Отпечата­ны рекой / Зной и тявканье овчарок, // Дуб и вывески финифть, / Не стерпевшая и плашмя / Кинувшаяся от ив / К прудовой курча­вой яшме. Слияние с миром расширяется, включая не только чай­ную, но и ее окружение (подготовлено тянущимся маком в IV стро­фе), а за ним - «всю землю: реку, пруд, ивы над ним, дуб (рядом с чайной?), крашеную вывеску чайной, собачий лай». Сравнение мира с книгой по-средневековому традиционно, но здесь остранено словами и другого времени «земной шар» и «отпечатаны». Почему «рекой» в творительном падеже? может быть, река уподобляется строке книги? Пруд - в ряби или в расходящихся кругах, как яшма; эпитет «курчавый» повторяет «кудрявые» ветки из строфы II - мо­жет быть, это отражение ив в пруде? В четырех строфах проходят образы всех пяти чувств: мак-обоняние, терпкость крепкого чая -вкус, зной - осязание, тявканье - слух, глыбастые цветы (пере­кликающиеся с маком), вывески финифть и пр. - зрение. С рас­ширением мира точка зрения перемещается, чайная видится не из­нутри, а снаружи - из такой дали, откуда может казаться, что вы­веска чайной отражается («плашмя») в пруду. (ОК наивно предпо­лагает, что вывеска снята с чайной и перевешена поближе к пруду.) В прямом значении: зной, тявканье овчарок, река, прудовой, ивы. дуб, вывеска. Лексически необычно слово тявканье (чаще - про маленьких собак); редкую фигуру «гистеросис» напоминает сло­восочетание плашмя кинувшаяся - как будто вывеска сперва приобрела горизонтальное положение, а потом кинулась отражаться в воде (а не наоборот); от ив (хотя ивы и в прямом значении) - метонимия «с берега». Всего в строфах V-VII 12 прямых словоупотреблений на 27 знаменательных слов. Показатель тропеичности - 55%.

    Это кульминационный перелом: за слиянием с миром начинается творчество, сублимация своего горя: сочинение стихов. Черные строчки стихов уподобляются черным мухам, упомянутым в заглавии. Подтекст этого необычного уподобления - Апухтин, «Мухи, как черные мысли, всю ночь не дают мне покоя...» (и его вариация у Анненского в «Тихих песнях»: «...Я хотел бы отравой стихов/ Одурманить несносные мысли... Мухи-мысли ползут, как во сне, / Вот бумагу покрыли, чернея...»). Материализация мыслей была уже в предыдущем стихотворении, «Мучкап»: «даль табачного какого-то, как мысли, цвета». Возможна, но отнюдь не обязательна - анти-тезой к «святому» и «Божьему» - книжная ассоциация «Вельзевул -князь мух».

   Но текут и по ночам / Мухи с дюжин, пар и порций, / С крученого паныча, / С мутной книжки стихотворца. «Сумерки кончились, наступает ночь; мухи вьются над пивом, чаем и закуской в чайной, над вьющимися растениями (в чайной или снаружи?), а невнятные стихи - над книжкой поэта». - Глагол «текут» связыва­ет новую тему с рекой из предыдущих строф; в применении к стихам подтекстом является пушкинская «Ночь», где «стихи, сливаясь и журча, текут, ручьи любви, текут, полны тобою». «Мутная книжка» - может быть, записная, а может быть - апухтинская. «Пара» чая - чайники с заваркой и кипятком; «дюжина» пива (12 бутылок) вызывает сомнение: пиво в чайных не подавалось (и не было ли оно в 1917-м запрещено сухим законом?). В прямых значениях - ночи, мухи, крученый паныч, м. б. книжка стихотворца. Начало новой ча­сти отмечено редким диалектизмом крученого паныча (вьюнок ипомея) - к тому же в строке очень редкой ритмической формы.

Здесь возможно (несколько натянутое) скрещение подтекстов. К. Поливанов склонен видеть за стихотворением гоголевский подтекст (южные декорации), Ю. Фрейдин - подтекст Достоевского (преступление). Развернутое сравнение с мухами напоминает первую главу «Мертвых душ» («мухи на белом сияющем рафинаде в пору жаркого июльского лета...»). Крученый паныч может ассо­циироваться с «гороховым паничем» - рассказчиком из предисло­вия ко второй части «Вечеров на хуторе близ Диканьки». На Горо­ховой в Петербурге жил Рогожин из «Идиота». В финале (IV, 11) там лежит убитая Настасья Филипповна (говорится о ноже и вы­текшей крови, ср. строфу III), и над ее телом «зажужжала проснув­шаяся муха» и т. д. Насколько обстановка трактиров и чайных ха­рактерна для Достоевского вообще - общеизвестно. Но, думается, эти подтексты можно считать необязательными.

   Будто это бред с пера, / Не владеючи собою, / Брызнул окна запирать / Саранчою по обоям. «Все больше стихов, все больше мух, они - как казнь египетская, в чайной закрывают окна, чтобы они не слетались из темноты на свет» (по ОК - чтобы укрыться от наступающей грозы). - «Брызнул» соотносится с предыдущим «те­кут». В прямых значениях: обои, окна запирать (вряд ли перо: чер­нильница для чайной нехарактерна, и поэт, скорее, пишет каран­дашом). Синтаксис («<стих> брызнул... по обоям... <чтобы> окна запирать») необычным образом соединяет два разных движения -1) мух от «дюжин, пар и порций» во все стороны, заполняя чайную до самых стен, 2) служителей к окнам, чтобы отгородиться от дру­гих, внешних мух.

   Будто в этот час пора / Разлететься всем пружинам, / И жужжа, трясясь, спирачь / Тополь бурей окружила. Развивается мотив не владеючи собою: «Распадается все, что сковывало бурю вдохновения: стихи (которые, вырвавшись из-под пера, заполнили чайную) теперь заполняют и внешний мир, кружась вокруг топо­ля». Образ пружины, спирали («разлететься» вместо «распрямить­ся» - конечно, от мушиной образности) вызывает ассоциативный: «мухи» (скорее, мошки) толкутся в воздухе столбом вроде пред­грозового смерча - или чаинок в размешиваемом чае (замечание Ю. Фрейдина). Видимо, это только в воображении: ночью за ок­ном это не может быть видно. «Тополь» перекликается с дубом и ивами в VII строфе. У ОК это настоящая буря с пыльным смерчем, который, обвиваясь вокруг дерева (что вряд ли представимо), по­хож на Лаокоона. В прямом значении: только тополь. Всего в VIII— X строфах 11 прямых значений на 28 знаменательных слов, пока­затель тропеичности - опять 60%.

   Где? В каких местах? В каком / Дико мыслящемся крае? / Знаю только: в сушь и в гром, / Пред грозой, в июле, - знаю. Повторяется риторическое «Неизвестно, на какой из страниц земного шара...» (строфа VI) и мотив дикости, бредовости, необычайности (стро­фы III, IV, V, IX); июльская сушь подразумевалась в образах зноя (двойное «знаю» аллитерируется с «зноем», VI строфа), гром и гро­за названы впервые, отмечая концовку. Любопытно, что на вопрос «где?» дается ответ «когда» (а в совокупности они значат: «здесь и теперь»). В рукописном варианте вместо «в июле» было «в разлу­ке», это крепче ввязывало стихотворение в тему «попытка душу разлучить», но было снято, по-видимому, потому что именно это стихотворение описывает попытку преодолеть размолвку творчеством. В прямых значениях: места, край, сушь, гром (? словосочетание в гром нестандартно), гроза, июль, знаю (дважды), 7-8 прямых значений на 10  знаменательных слов. Показатель тропеичности 20-30%; как будто концовка дает разгадку всех загадок и наконец-то называет предметы стихотворения своими именами. Это иллюзия: на самом деле своими именами названы только обстоятельства а предметы - горе, стихи и мухи - продолжают волновать читателя сомнительностью своей разгадки.

   В композиции книги за этим стихотворением следует прямое описание размолвки, «попытки душу разлучить»: «Дик прием был дик приход...» Читатель вправе вообразить, что это и есть те стихи, которые поэт сочиняет по свежему впечатлению, сидя в чайной.