Позиция художника. Письма Бориса Пастернака.Литературное обозрение. -1990.-№2.-С.3-17.
Из наследия Б. Л. Пастернака
Позиция художника
Письма Бориса Пастернака
(отрывки из публикаций в журнале Литературное обозрение. -1990.-№2.-С.3-4,14-16)
С. 3-4 Отрывок из вступительной статьи К. М. ПОЛИВАНОВА
Вопреки распространенному мнению творчество Пастернака тесно сопряжено с эпохой. На протяжении всех послереволюционных лет его позиция в отношении исторических и общественных событий, а вслед за тем и позиция в литературной жизни, определяли в значительной степени тематику и направление работы поэта.
С необычайным воодушевлением Пастернак встретил февральскую революцию:
Как было хорошо дышать тобою в марте
И слышать на дворе, со снегом и хвоей
На солнце, по утру, вне лиц, имен и партий
Ломающее лед дыхание твое...
Весна и лето 1917 года - послужили импульсом к созданию самой замечательной лирической книги поэта - «Сестра моя жизнь». (Ср. в черновой редакции автобиографического очерка 1956 года, в главе называвшейся «Сестра моя, жизнь»: «В это знаменитое лето 1917 года в промежутке между двумя революционными сроками, казалось, вместе с людьми митинговали и ораторствовали дороги, деревья и звезды. Воздух из конца в конец был охвачен горячим тысячеверстным вдохновением и казался личностью с именем, казался ясновидящим и одушевленным»). В «Послесловье» к «Охранной грамоте», не включенном автором в окончательную редакцию, говорится: «Я видел лето на земле, как бы не узнававшее себя, естественное и доисторическое, как в откровенье. Я оставил о нем книгу. В ней я выразил все, что можно узнать о революции самого небывалого и неуловимого». Но помимо «неуловимого» в ряде стихотворений этой книги поэт с почти документальной точностью передал картины из жизни революционной Москвы весны 1917 года. Так, стихотворение «Свистки милиционеров» открывается описанием забастовки дворников, начавшейся 24 мая, после многотысячного митинга на Миусской площади (25 мая по всему городу прошла демонстрация дворников - хотя, видимо, в 1917 году результаты забастовки дворников должны были быть заметны и без уличных шествий).
«Метлы бастуют, брезгуя/Мусором пыльным и тусклым...»- писал Пастернак в первой редакции этого стихотворения, опубликованного вместе с революционными стихами С. Есенина, В. Каменского, А. Белого и А. Мариенгофа в сборнике «Явь» в 1919 году; позже начало было изменено на «Дворня бастует»- уже с начала мая в Москве бастовали могильщики, прачки, официанты и повара ресторанов и трактиров. В заключительных строфах этого же стихотворения описано посещение Сокольников - «летнего Тиволи»,- на следующий день после того, как «милицией и полуротой были произведены обыски во всех чайных палатках» (искали спиртное - в России действовал сухой закон), а «у находившейся в Сокольниках публики милиция требовала паспорта и документы» об отношении к воинской повинности, «у кого документов не было, отправлялись в комиссариат» («Власть народа», 23 мая 1917 г.) Из газетного сообщения становятся понятными строки о «расплескавшемся свистке», зажатом «милиционером в кулак», а затем «валяющемся в Сокольничьем мусоре» (первая редакция). Возможно, что именно количество конкретных деталей, противоречившее желанию «выразить все, что можно узнать о революции самого небывалого и неуловимого», побудило Пастернака исключить «Свистки милиционеров» и «Распад» (в котором видимые приметы революционного лета связаны с ощущением общественной утомленности - надежды, возлагавшиеся на Временное правительство, не оправдывались, война продолжалась, полный развал, казалось, царил во всех областях жизненного устройства страны) из однотомных собраний своих стихов и поэм 1935 и 1936 годов, где четыре стихотворные книги от «Сестры моей жизни» до «Второго рождения» воспроизводились полностью.
Думается, мы не погрешим против истины, если предположим, что непосредственная реакция Пастернака на Октябрьский переворот соответствует описанной им реакции Юрия Андреевича Живаго: «Величие и вековечность минуты потрясли его, не давали опомниться...- Какая великолепная хирургия! Взять и разом артистически вырезать старые вонючие язвы! Простой, без обиняков приговор вековой несправедливости... Это небывалое, это чудо истории, это откровение ахнуто в самую гущу продолжающейся обыденщины, без внимания к ее ходу. Оно начато не с начала, а с середины, без наперед подобранных сроков, в первые подвернувшиеся будни, в самый разгар курсирующих по городу трамваев. Это всего гениальнее. Так неуместно и несовременно только самое великое».
Если не углубляться в детали, то можно сказать, что сходным образом Октябрьская революция охарактеризована и в упоминавшейся выше черновой главе из очерка «Люди и положения» и ряде других текстов разных лет. Однако со многим, что происходило вокруг него, Пастернаку было трудно примириться; разгон Учредительного собрания, подлое убийство в больничной палате министров А. Шингарева и Ф. Кокошкина вызвали стихотворения «Русская революция» и «Мутится мозг. Вот так! В палате!..», публикацию которых в отечественной печати до 1989 года невозможно было себе представить. Такие всплески неприятия окружающей действительности, достаточно регулярно повторявшиеся на протяжении 1920-1930-х годов, не меняли, однако, позиции поэта. Это принятие революции, безусловное признание ее нравственной оправданности в России, по мнению Пастернака, накладывало и на него определенную долю моральной ответственности за все происходящее в стране, и тем самым обязывало к подчинению складывающимся нормам общественной и литературной жизни. Так, например, в 1931 году на обсуждении доклада С. Ф. Буданцева «Бегство от долга» поэт, говоря о Маяковском, вспоминал, что «в то время, когда зарождался ЛЕФ мы хотели просить Луначарского, чтобы запретили всякое выражение индивидуального творчества» (ЦГАЛИ, ф. 2268 (Буданцев), оп. 1, ед. 16а, л. 7). Полностью запретить для себя возможность индивидуального творчества Пастернак, как всякий крупный художник, естественно, был не в состоянии, однако вплоть до выхода в 1927 году из ЛЕФа, он принимал на себя обязательства члена этой группировки, несмотря на то, что принадлежность к какой бы то ни было «литературной группе», уже с конца 1910-х годов, была для него тягостна и достаточно противоестественна. (В 1945 году в разговоре с И. Берлином Пастернак пересказывал свое выступление на антифашистском конгрессе в Париже 1935 года: «...Я могу вам сказать только одно. Не организуйтесь! Организация - это смерть искусства») Правда, уже в 1928 году Пастернак писал: «...С «Лефом» никогда ничего не имел общего. Я не знаю, что связало обоих названных поэтов (Маяковского и Асеева.- К. П.) с десятком-другим людей, не успевших вовремя подыскать себе профессию и не удовлетворяющих той норме, которою обладают: новорожденный, первобытный дикарь и совершенный ремесленник, т. е. человек, получивший отраженное воспитанье от дела, которому он себя посвящает. Долгое время я допускал соотнесенность с «Лефом» ради Маяковского, который, конечно, самый большой из нас. ...Леф удручал и отталкивал меня своей избыточной сове(?)скостью, т. е. угнетающим сервилизмом, т. е. склонностью к буйствам с официальным мандатом на буйство в руках»,- цитируемый документ приведен замечательным исследователем творчества Бориса Пастернака Лазарем Флейшманом в его книге «Борис Пастернак в двадцатые годы» (Мюнхен, 1981, с. 82-83; далее ссылки на это издание - Флейшман, 1981). К сожалению, эта и вторая книга Фпейшмана («Борис Пастернак в тридцатые годы». Иерусалим, 1984; далее - Флейшман, 1984), в которых учтены, проанализированы и тщательно откомментированы практически все печатные и значительная часть архивных источников, необходимых исследователю биографии поэта, фактически недоступны советским историкам литературы, поэтому в ряде случаев (например, здесь), вместо ссылки, мы позволим себе относительно развернутые цитаты. Пастернак всегда воспринимал революцию как узловое событие, не отменявшее предшествующей истории, а лишь венчающее определенную линию, об этом он говорил в 1928 году на встрече с М. Горьким: «Почему-то предлагается это десятилетие только знать и помнить писателем. Будто история началась только с Октября, будто революция не звено истории» (Флейшман. 1981, С. 89). В соответствии этому положению уже в 1918 году Пастернак, приступая к работе над прозой, персонажи которой должны будут пройти через событие революции, начинает завязывать сюжетные линии, помещая их во времени задолго до 1917 года. Фрагменты этой прозы были опубликованы в ноябре 1918 года в газете «Воля труда» под названием «Безлюбье». Так же и центральные произведения 1920-х годов - «революционные» поэмы - «Девятьсот пятый год» и «Лейтенант Шмидт» повествуют о том, что предшествовало революции, откуда она вырастала. К годам более близким поэт не обращается. Когда Н. Вильям-Вильмонт, прочтя в 1923 году газетную публикацию «Безлюбья», высказал Пастернаку свое предположение, что в ближайшем будущем работа над повестью «о людских судьбах, проведенных сквозь строй революцией» будет продолжена (Вильмонт Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мыс-ли. М., 1989, с. 116), то получил ответ, что эта тема «закрыта из-за полной своей неразберихи... Я просто страшусь скороспелых обобщений, их парадной фальши» (там же). Но то, что не могло быть выражено художественными средствами в стихах и прозе, ярко, живо и подробно описывается в письмах.
Эпистолярное наследие Бориса Пастернака, по счастью, относительно хорошо сохранившееся, весьма обширно. Пастернак писал много писем, причем достаточно подробных и откровенных, что по понятным причинам было редкостью среди деятелей отечественной культуры в 1920-1950-е годы. Постоянная оглядка на цензуру, реальная угроза того, что твое письмо может послужить материалом для обвинения невинных людей, усугубляемая боязнью обысков,- вот в чем, а вовсе не в развитии телефонной сети следует искать причину полного упадка эпистолярной традиции.
(...)
С. 14-16
Письмо к Н. А. Павлович
Публикуемый ниже документ принадлежит к числу немногочисленных - и оттого уже чрезвычайно ценных - свидетельств о внутреннем состоянии Пастернака в первые послереволюционные годы. Это был для поэта трудный период, когда он, по его собственному признанию, «совсем не мог писать» и «жил по инерции»1. Но именно в это время - настойчиво и целеустремленно - Пастернак ищет своих путей в словесном искусстве. Почти безвыездно оставаясь в Москве, Пастернак в 1918-1920 годах мог воочию наблюдать противоборство различных литературных групп и сам принимал живое участие в культурных событиях той поры: выступал на вечерах и диспутах, читал свои стихи и прозаические сочинения. Все это отразилось в его письме к Н. А. Павлович.
Надежда Александровна Павлович (1895-1980), в то время молодая поэтесса, начавшая свой путь в литературе в середине 1910-х годов2, входила в президиум созданного в Москве в 1918 году Всероссийского союза поэтов. По ее инициативе была создана при Союзе студия стиховедения, где собиралось подчас до ста слушателей (среди лекторов были Андрей Белый, В. И. Иванов и другие не менее прославленные поэты). Не раз выступала Павлович на вечерах Союза; они проводились обычно в помещении бывшего кафе «Домино» на Тверской, 18. Там часто бывал и Борис Пастернак, также член президиума ВСП и нередкий в те годы участник подобных мероприятий3.
18 июня 1920 года Павлович приезжает из Москвы в Петроград. В. А. Брюсов, председатель Всероссийского союза поэтов, поручив ей вступить в переговоры с Блоком относительно создания петроградского отделения Союза. О том, как состоялось знакомство Павлович с Блоком, оказавшееся главным событием ее жизни, хорошо известно из ее воспоминаний. Расспросив Павлович о делах в Москве, «Блок заинтересовался планами Брюсова <...> и согласился собрать инициативную группу»4. Так возникло (в июле 1920 года) петроградское отделение ВСП: председателем его был избран Блок, а секретарями - В. А. Рождественский и Н. А. Павлович, которая естественно и быстро вошла в петроградскую литературную жизнь.
В доме Блока вечером 19 июня присутствовали и другие гости: Е. Ф. Книпович и поэт В. В. Третьяков. В воспоминаниях последнего об этом вечере говорится:
«В столовой за чаем сидели, кроме поэта и его семьи, еще приехавшая из Москвы барышня, занимавшая у большевиков какой-то видный пост, кажется, по комиссариату просвещения5. Барышня рассказывала московские литературные новости. Блок, как всегда, внимательно слушал, изредка вставляя какое-нибудь слово»6. Нетрудно предположить, что, описывая Блоку литературную ситуацию а Москве, Павлович не раз называла - в ряду прочих - имя Бориса Пастернака, с которым была связана общей работой по Всероссийскому союзу поэтов. Точно так же - как явствует из публикуемого ниже письма Пастернак - имя молодого поэта звучало и в разговорах Павлович с Андреем Белым (Пастернак просит Павлович передать Белому «большое спасибо за память»).
Письмо Пастернаку Павлович написала через несколько дней после своего приезда в Петроград, возможно - 25 июня: в этот день ею было отправлено письмо к Брюсову, в котором говорилось, что петроградское отделение Союза поэтов «налаживается» и что в инициативную группу «с желанием работать» вошли Блок, Гумилев и Белый7. О том же, конечно, Павлович сообщала и Борису Пастернаку, однако ее письмо, к сожалению, не сохранилось.
По тону пастернаковского письма видно, что его отношения с Павлович были я ту пору весьма тесными, почти дружественными. Пастернак признается ей в своих тревогах и сомнениях, делится с ней заботами, которые тяготили его. Обращает на себя внимание следующая деталь: упоминая про книгу «Сестра моя жизнь», Пастернак пишет два последних слова в усеченном виде и не делает к этому никаких пояснений. Видно, что Павлович хорошо зашла о новом сборнике пастернаковских стихов8, возможно, слышала их в авторском исполнении или даже участвовала в их обсуждении.
О дальнейших, более поздних встречах Пастернака с Павлович мы располагаем лишь скудными, не до конца проверенными данными9.
Текст письма публикуется по автографу, хранящемуся в собрании известного ленинградского коллекционера М. С. Лесмана (1902-1985). У владельца нередко возникали сомнения относительно адресата этого письма (среди знакомых Пастернака встречается в начале 20-х годов несколько лиц, носящих то же имя и отчество). Однако дата письма, а главное - его содержание побудили нас с полной уверенностью атрибутировать его как обращенное к Н. А. Павлович.
1 Слова из письма Б. Л. Пастернака к Рильке от 12 апреля 1926 г. (цит. по: Дыхание лирики. Из переписки Р.-М. Рильке, М. Цветаевой и Б. Пастернака в 1926 году.- Дружба народов, 1987, № 6, с. 255; публикация К. М. Азадовского, Е. В. Пастернак и Е.Б. Пастернака).
О своем смятенном состоянии тех лет Пастернак упоминает в письме к Брюсову (12 января 1922 года); «В последние годы я пропитался какой-то стихией скверной безалаберности, от которой страдаю более всего и единственно я сам» (см.: Пастернак и Брюсов. К истории отношений. - Russia. Россия. 1977, № 3, с. 247; публикация Елены Пастернак}.
2 В 20-е годы Н. А. Павлович печаталась мало; часто бывала в Оптиной пустыни, где в то время находили себе прибежище многие люди русской культуры (ее очерк, посвященный Оптиной пустыни, напечатан в альманахе «Прометей», 1980. т. 12, с 84-91). Была дружна с семьей художника Л. А. Бруни. В 30-е годы Павлович жила в Москве, работала литконсультантом в «Огоньке»; публиковала в основном переводы и детские книги. В 60-е годы вновь появляются печати ее стихи, а также воспоминания.
3. Так, Н. Павлович значится среди поэтов, выступавших в кафе на Тверской 9 июня 1920 года, а через день, 11 июня, там читал Пастернак из книги «Сестра моя жизнь» (Известия. 1920. № 123, 9 июня, с 4).
Среди публичных выступлений Пастернака в июне 1920 года упомянем также вечер 28 июня в Московском Дворце искусств на Поварской, где поэт читал стихи вместе с Сергеем Бобровым и Иваном Аксеновым (Известия, 1920, № 136,24 июня, с. 2).
4 Павлович Н. А, Воспоминания об Александре Блоке.- Блоковский сборник. Тарту, 1964, с. 457 (публикация З. Г. Минц и И. А. Чернова).
5 Н. А. Павлович работала в то время секретарем президиума Внешкольного отдела Наркомпроса (во главе отдела стояла Н. К. Крупская).
6 Цит. по: Блок Александр. Новые материалы и исследования (Литературное наследство, т. 92, кн.3), M., 1982, с. 504 (раздел - «Блок в неизданной переписке и дневниках современников»).
7Там же, с. 503.
8 В статье «Московские поэты (Корреспонденция из Москвы)» поэт Н. Захаров-Мэнский сообщал в июле 1920 года! «Борис Пестернак на днях закончил книгу стихов «Сестра моя жизнь», стихов на редкость хороших» (Жизнь искусства, 1920, №516, 29 июля с. 1).
9 В личном архиве Н. А. Павлович, переданном ею в Отдел рукописей Института русской литературы (Пушкинский дом) АН СССР, хранится другое, более позднее (1954 г.) письмо Пастернака к ней.
<Москва>, 28 июня 1920
Милая Надежда Александровна!
Спасибо за письмо. Я получил его вчера, 27-го. Спешу ответить, хотя ваших просьб исполнить еще не успел, а постараюсь сегодня.
Радуют меня Ваши сообщенья, радует доверье, радует тепло. Спасибо за все. Все больше и больше крепнет во мне решенье переехать в Петроград. А здесь все продолжается московская бестолочь, наперекор природе укрепляемая принципом: «Кто трудится, тот не ест». Два раза выступал в кафе1 и второй раз особенно хорошо, т. е. особенно неудачно. Это был «доклад»2, я им дело говорил, а они ждали «теории», «научности» и, что всего важнее,- полуторачасового цеженья сквозь зубы. Я же отрапортовал им в пять минут. А люди деньги платили. Всего замечательнее было то, что они моими же книгами старались побить; задавали вопросы; что я чувствовал, написав то-то; как я писал, писав эт-то, люблю ли я прозу А. Белого; какова будет та проза, которую я напишу? и т. д. и т. д.3 - Все это мне порядком надоело. На днях закончу я это все: выступления и работу в Союзе. Надо что-то настоящее сделать, а пока этого нет, тошнит от этой «круговой профессиональной поруки». Вы знаете, как я смотрю на все происходящее кругом. Помните, я говорил Вам, как и когда я оживу опять. А жить на счет какого-то создавшегося кредита, жить вообще в кредит не могу, не хочу, не умею. Вот скоро уеду4.
Страшно, только то, что время так быстро идет, пустое, негруженое. Так вагоны возвращают на ст(анцию) отправленья, сплошными составами. Получается впечатленье, будто время это не поступает, а отливает назад. Хорошо, когда бы так. Ну да что меня слушать! Из пяти возможностей издать «Сестру м(ою) Ж(изнь)» не использовал ни одной и, кажется, на время брошу5. Она не пропадет6. Я, вероятно, пошлю Вам кое-какие рукописи - рассказ, статью (вчерашний «доклад»), еще что-нибудь, еще не надумал. Может, пригодятся там7 . Борису Николаевичу8 большое спасибо за память. Пока он жил тут, я сильно сдерживал себя, чтобы не увеличить числа звонков и стуков и посещений в его доме еще одним - тяжелым. Вот так всегда. А теперь его тут нет9.
Ваш Б. Пастернак
1. В июне 1920 года Борис Пастернак неоднократно выступал в кафе «Союза поэтов» на литературных вечерах. Между 19 и 27 июня таких выступлений было два: 20 июня и 27 июня. В первый раз Пастернак - вместе с другими поэтами - читая свои стихи (см.: «Известия», 1920, № 132, 19 июня, с. 2); во второй - свой доклад «Мысли о прозе и поэзии» («Известия», 1920, № 137, 25 июня, с. 2; в заметке о предстоящем выступлении поэта допущено явная опечатка, следует читать не «24 июня», а - «27 июня»). Доклад Пастернака, впоследствии напечатанный им под названием «Несколько положений» в московском альманахе «Современник» (1922, № 1, с. 5-7), содержал ряд важных для него в то время эстетических деклараций, свидетельствующих об его отдалении от футуризма (см. подробнее в кн.: Пастернак Борис. Воздушные пути. Проза разных лет. М., 1982, с. 109-113; 474-476).
2. В тот вечер в кафе «Союза поэтов» на Тверской присутствовал молодей Николай Вильмонт. Это была его первая встреча с Борисом Пастернаком (впоследствии они станут близкими друзьями).
«В ожидании «наплыва публики», так и не подошедшей,- вспоминает Н. Н. Вильмонт,- докладчик и председатель вечера, поэт, а позднее беллетрист С. Ф. Буданцев, пили чай. К ним вскоре подсела «знаменитость», убийца посла Вильгельма II графа Мирбаха левый эсер Блюмкин, бородатый брюнет плотного телосложения <...> Докладчик то и дело говорил, что уйдет непременно и никакого доклада не будет» (Вильмонт Н. О Борисе Пастернаке. Воспоминания и мысли, М., 1989, с 12).
3. О «прениях» вокруг пастернаковского доклада Н. Вильмонт рассказывает следующее:
«На эстраду полез, дважды с нее сорвавшись, гулявший в Москве начальник военно-санитарного поезда, расслабленный, пьяный старичок (каким он мне, по младости лет, тогда показался) в синем френче и с пунцово-рыжим седлом на поседевших усах. Было ему, надо думать, от силы лет эдак пятьдесят.
- Теперь писать стихов не умеют! Это не стихи!
- Но здесь никто не читал стихов,- осадил его, улыбаясь татарскими глазами, председатель.
- Не читали! Все равно!..
- Ну что вы, Сережа!.. Вы пишете стихи! Так прочитайте!
- Да! Я прочту! -? Он вынул из кармана засаленную бумажку.
Люблю в всех поэтов мире,
В особенности же Шекспира! -
выкрикнул начальник военно-санитарного поезда.
Общий хохот немногочисленной аудитории. Громче всех смеялся сам докладчик, перебивав свой хохот уверениями!
«Нет, очень хорошо! Читайте! Мы оба провалились. Ho-o-о!..»
Старичок, окончательно одряхлевший, уже обиженно сходил по ступенькам с эстрады. На этом прения кончились» (Вильмонт Н. О Борисе Пастернаке 16-17).
4. О своем «неумении жить» и - в связи в этим - необходимости уехать из Москвы Пастернак писал Брюсову 15 августа 1922 года: «Я еду в Германию на полгода или на год, если удастся. Буду работать. То же неуменье жить не дает мне возможность поделить время между работой и не- работой, как того требует Москва. Оттого и еду» (см.: Пастернак и Брюсов. К истории отношения.- Russia. Россия, 1977, №3, с. 247; публикация Елены Пастернак).
5. Известно несколько попыток Пастернака издать «Сестру мою жизнь» в 1919-1920 годах. Так, книга стояла в списке предполагавшихся изданий «ИМО» («Издательство молодых»), составленном Маяковским (см.: Катанян В. Маяковский. Хроника жизни и деятельности. М., 1985, с. 165, 170). Идентичен книге «Сестра моя жизнь» был, видимо, сборник «Квинтэссенция», объявленный в 1920 году издательством «Лирень» (см.: Флейшман Л. Неизвестный автограф Б. Пастернака. - Материалы XXVI научной студенческой конференции. Литературоведение, лингвистика. Тарту, 1971, с. 36). Наконец, весной 1920 года Пастернак заключает договор на I том своего «Собрания сочинений» и тогда же получает часть гонораров (см.: ИМЛИ, ф. 120, оп.1, ед. хр. 23; однако к моменту заключения договора рукопись уже была представлена). Все названные выше проекты не состоялись. (Приношу благодарность Е.В. Пастернак за указание на архивные источники.)
6. Сборник «Сестра моя - жизнь. Лето 1917 года», принесший Пастернаку громкую известность и сразу же поставивший его в ряд лучших русских поэтов, был впервые напечатан в Москве издательством З.И. Гржебина в 1922 году (переиздан в Берлине в 1923 году тем же издателем).
7. Т.е. в Петрограде - для изданий «Дома искусств» или вольной философской ассоциации.
8. Имеется в виду Андрей Белый ( Борис Николаевич Бугаев).
9. С февраля по июль 1920 года Андрей Белый жил в Петрограде , принимая активное участие в делах Вольной философской ассоциации (Вольфилы), встречаясь с Блоком , выступая на литературных вечерах, публичных диспутах и т.д. 10 июля 1920 года Андрей Белый возвратился в Москву.
Слова Пастернака великолепно иллюстрируют его отношение к Андрею Белому, «преданным учеником» которого он сам себя всегда считал. (см. Флейшман Л. Б. Пастернак и А. Белый. - Russia Literature Triquaterly, 1975, № 13, p. 545) Н. А. Павлович, со своей стороны, также была поклонницей Андрея Белого. Она увлекалась его лекциями еще в Москве в 1918 году, общалась с ним в Петрограде летом 1920 года. «Я очень любила Белого и считалась с ним...» - признавалась она позднее (Павлович Н.А. Воспоминания об Александре Блоке, с. 451).
Публикация Н.Г. Князевой.
Вступление и примечания К.М. Азадовского.
См. статьи из раздела БОРИС ПАСТЕРНАК
Бройтман С.Н. Поэтика книги Пастернака "Сестра моя - жизнь". "МУХИ МУЧКАПСКОЙ ЧАЙНОЙ"(отрывки).
Бройтман С.Н. Поэтика книги Пастернака "Сестра моя - жизнь"(отрывок). "Мучкап".
Жолковский А. Книга книг Пастернака (К 75-летию «Сестры моей - жизни»).
И.Н. Тюкова ОСОБЕННОСТИ ...В ПОЭТИЧЕСКИХ ТЕКСТАХ Б. ПАСТЕРНАКА (НА МАТЕРИАЛЕ КНИГИ «СЕСТРА МОЯ ...")
М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая. "Сестра моя - жизнь" Бориса Пастернака..."(отрывок). "Мучкап"
М.Л. Гаспаров, И.Ю. Подгаецкая. "Сестра моя - жизнь" Бориса Пастернака..."."Мухи мучкапской чайной"
БЕЗЛЮБЬЕ (вступ. статья Георгия Каткова). «Новый журнал», Нью-Йорк, 1960. Кн. 62.
Б. Пастернак. БЕЗЛЮБЬЕ. (Глава из повести). Газета "Воля труда" № 60 от 26.11.1918. Стр. 2.
Б. Пастернак. БЕЗЛЮБЬЕ. (Окончание). Газета "Воля труда" № 62 от 28.11.1918. Стр. 2.
-0-1nsp-266.jpg)
